Борисъ
Ширяевъ. «Ставрополь-Берлинъ».
Часть IV
Мы
продолжаемъ публикацiю
воспоминаній русскаго писателя Бориса Ширяева, бывшаго
непосредственнымъ свидѣтелемъ
нѣмецкой
оккупаціи Сѣвернаго
Кавказа, а затѣмъ
отступавшаго съ Германской Арміей до самаго Берлина и въ итогѣ
ушедшаго на Западъ черезъ Италію. Свои замѣтки
подъ псевдонимомъ Алексѣя
Алымова онъ публиковалъ въ нѣсколькихъ
номерахъ журнала «Часовой» за 1949 и 1950 года, а четыре
года спустя издалъ на эту же тему романъ «Кудеяровъ дубъ»,
гдѣ
свои впечатлѣнія
и чувства выразилъ уже въ художественной формѣ.
Воспоминанія
эти полностью опровергаютъ и разрушаютъ бредовую миѳологію
«отечественной войны», сочиненную въ сатанинскомъ экстазѣ
лживыми красными пропагандистами, продажными «историками»,
«очевидцами» съ сожженной совѣстью
и прочими совѣтскими
выродками. Со страницъ этихъ воспоминаній намъ открывается взглядъ на
событія истиннаго Русскаго человѣка,
сопоставляя который со своими собственными взглядами, каждый изъ насъ
можетъ еще разъ провѣрить
свою русскость.
Конечно,
повѣствованіе
Ширяева, какъ и вообще всякія воспоминанія, несетъ въ себѣ
элементъ субъективности. Наиболѣе
цѣнно
въ нихъ то, что Борисъ Ширяевъ видѣлъ
собственными глазами, не замутненными совковой ложью, и пережилъ
своимъ сердцемъ, бьющимся въ унисонъ съ сердцемъ всей національной
Россіи. Меньшаго довѣрія
заслуживаютъ тѣ
мѣста
его очерковъ, гдѣ
Ширяевъ пересказываетъ событія, свидѣтелемъ
которыхъ онъ самъ не былъ, и даетъ оцѣнки
явленіямъ, съ которыми онъ лично незнакомъ или малознакомъ.
Это
касается въ первую очередь крайне негативнаго его отношенія къ
дѣятельности
Министерства Восточныхъ территорій Альфреда Розенберга, которую онъ
самъ могъ наблюдать лишь изрѣдка
(т.к. пребывалъ все время въ армейской зонѣ
оккупаціи) и судилъ о ней большей частью по разсказамъ нѣмецкихъ
военныхъ, которые въ силу извѣстной
непріязни фронтовиковъ къ тыловикамъ давали дѣятельности
Розенберга и его подчиненныхъ далеко не лестныя оцѣнки.
Въ этомъ отношеніи воспоминанія Бориса Ширяева грѣшатъ
противъ исторической правды. Розенбергъ уже однимъ своимъ указомъ «О
свободѣ
Церкви» заслуживаетъ безусловнаго уваженія со стороны Русскихъ
людей, ибо такой свободы въ исповѣданіи
Православной Вѣры,
какая была при нѣмцахъ,
русскіе истинно-православные христіане не имѣли
за все время существованія Совка, какъ не имѣютъ
его донынѣ
и въ РФ. Наше казачество также едва ли может быть в обиде на
Розенберга, который своей Декларацией от 10 ноября 1943 года
подтвердил все исторические привилегии казачества, данные им Русскими
Царями, и честно выполнял все обязательства, взятые им на себя в этой
Декларации.
Наконецъ,
мѣстами
Борисъ Ширяевъ повторяетъ и просто глупѣйшіе
слухи, вродѣ
сказокъ о «газовыхъ камерахъ» для евреевъ, но это можно
объяснить тѣмъ,
что въ послѣвоенныхъ
условіяхъ разнузданной антигерманской и антигитлеровской истеріи
разобраться и отличать правду отъ лжи было крайне трудно, особенно
безправному русскому эмигранту.
Въ
остальномъ же воспоминанія Бориса Ширяева представляютъ собой
исключительно цѣнное
свидѣтельство,
и мы рады познакомить съ нимъ нашихъ читателей, еще не до конца
освободившихся отъ послѣдствій
зомбированія пропагандистскими бреднями о «Великой Побѣдѣ»,
«защитѣ
Родины», «фашистскихъ звѣрствахъ»,
«истребленіи мирныхъ совѣтскихъ
гражданъ» и прочихъ «ужасахъ нѣмецкой
оккупаціи».
Редакція
сайта «Сила и Слава».
(Главы
I-III
см. здѣсь,
главы IV-VI
ЗДѢСЬ,
главы VII-IX
ЗДѢСЬ)
X.
FECI
QUOD
POTUI!
Принято
считать русскую прессу, выходившую въ оккупированныхъ нѣмцами
областяхъ и возникшую въ самой Германіи столь же лакейской по
отношенію къ Гитлеру, какой являются сейчасъ всевозможные «Сов.
Патріоты», «Русскія Новости» и т. п. по отношенію
къ Сталину.
Ставить
тѣхъ
и другихъ на одну и ту же лакейскую доску, хотя и на службѣ
разнымъ господамъ, не приходится уже потому, что товарищи Ступницкiе
нынѣ
благоденствуютъ, питаясь отъ плодовъ своей работы, въ то время какъ
Тарусскіе, Гусевы, Давиденковы, Польскіе, Болдыревы, Тершуковы и
многіе другіе журналисты, работавшіе во имя Россіи въ тягчайшихъ
условіяхъ гитлеризма, заплатили жизнью за свою работу. Миръ ихъ
безвѣстнымъ
могиламъ!..
Въ
области пропаганды у нѣмцевъ
дѣйствовали
двѣ
независимыя другъ отъ друга и временами соперничавшія, системы: одна
— армейская, дѣйствовавшая
въ областяхъ, находившихся подъ военнымъ управленіемъ, другая —
гражданская, розенберговская, тыловая. Первая, въ общемъ,
ограничивалась лишь военной цензурой, допускала лишь русскій языкъ,
охотно снабжала возникавшія независимыя издательства «трофейной»
бумагой, допускала свободное развитіе политической мысли,
категорически пресѣкая
лишь трактовку двухъ вопросовъ: о Россійскомъ единствѣ
и о Россійской монархіи, но абсолютно не требовала панегириковъ
Гитлеру; вторая же пыталась руководить русской мыслью, навязывала
свои программы, была придирчива, стѣснительна,
на югѣ
Россіи вводила совершенно непонятную для коренного населенія «мову»
и культурно, и организаціонно стояла много ниже первой, такъ какъ въ
ней, какъ и по всему тылу, работали «нѣмцы
3-го сорта».
На
сѣверномъ
Кавказѣ
русская пресса возникала стихійно, въ большинствѣ
городовъ черезъ 2-3 дня послѣ
изгнанія большевиковъ. Во главѣ
пропаганднаго отдѣла
наступавшей моторизованной арміи, стоялъ бывшій русскій летчикъ,
потомъ германскій полковникъ фонъ Манеръ, говорившій о русскихъ —
«мы», а о нѣмцахъ
— «они». Изъ примѣненія
этихъ мѣстоимѣніи
ясно и его отношеніе къ ставропольской газетѣ,
первая передовица которой началась словами:
—
«Христосъ
Воскресе... Осени себя крестнымъ знаменемъ, православный русскій
народъ...»
Весь
тиражъ этого номера былъ расхватанъ за полчаса, и пришлось дать
повторный оттискъ... Люди плакали, читая газету: «Наша, наша,
русская, безпартійная газета...»
Первые
два номера «дѣлали»
два оставшихся профессіональныхъ журналиста, позже къ нимъ примкнула
часть профессуры и дилетанты, среди которыхъ выявился талантливый
фельетонистъ «Аспидъ», до того дѣлившій
совѣтскіе
годы между ссылкой и бухгалтеріей.
Весь
составъ редакцій выходившихъ въ Ставрополѣ
трехъ совѣтскихъ
газетъ бѣжалъ,
причемъ главный редакторъ Огурцовъ прихватилъ и 186.000 руб.
заработной платы рабочихъ типографій. Этотъ большевицкій долгъ былъ
позже покрытъ безпартійной антисовѣтской
газетой.
Вслѣдъ
за Ставрополемъ, возникли тѣмъ
же порядкомъ газеты въ Пятигорскѣ,
Краснодарѣ,
Буденновскѣ
и даже въ такихъ мелкихъ центрахъ, какъ Кавказская, Баталпашинскъ,
Невинка... Въ иныхъ работали бывшіе коммунисты и комсомольцы,
которыхъ нѣмцы
охотно привлекали. И, надо признать, работали честно, не пытаясь
протаскивать коммунистическія идейки.
Сочувствіе
читателемъ «своей» газетѣ
можно опредѣлить
тѣмъ,
что за все время (5 мѣсяцевъ)
своего существованія, ставропольская газета, выходившая подъ конецъ
20-тысячнымъ тиражомъ, не имѣла
ни одного непроданнаго номера, при полномъ отсутствіи безплатныхъ
подписчиковъ и агентовъ распространенія, при плохомъ сообщеніи съ
райономъ, въ то время какъ совѣтская
«Орджоникидзевская Правда» имѣла
въ городѣ
лишь 10-12 тысячъ подписчиковъ при принудительной подпискѣ.
Ставропольской же газетѣ
принадлежитъ честь основанія казачьей прессы, судьба которой столь же
трагична, какъ и судьба остатковъ казачества. Вотъ вкратцѣ
исторія этой драмы.
Ко
всеказачьему празднику Покрова 1942 г. ставропольское «Утро
Кавказа», ставшее тогда уже ведущей газетой Кубани и Терека,
выпустило первый въ казачьихъ областяхъ, занятыхъ нѣмцами,
спеціальный казачій вкладышъ, «шапкой» котораго были
слова традиціонной кубанской пѣсни:
—
«Гей,
Кубань, ты — наша Родина...»
Въ
Ново-Николаевской и другихъ ближайшихъ къ Ставрополю станицахъ этотъ
номеръ былъ прочтенъ съ амвоновъ церквей, въ Ставрополь тотчасъ же
потянулись делегаты казаковъ съ просьбами о выдачѣ
имъ оружія и .молодой казакъ-инженеръ М. Земцовъ началъ сколачивать
первый отрядъ. Нѣмцы
поддавались туго: они боялись самостоятельныхъ казачьихъ
формированій, учитывая ихъ русскія, не самостійныя и, въ значительной
мѣрѣ,
монархическія настроенія. Они предпочитали втягивать казачество въ
свою «фельджандармерiю», на что казачество не шло.
Первый
казачій вкладышъ былъ выпущенъ по иниціативѣ
бывшаго совѣтскаго
журналиста Л. Н. Польскаго, — этому листку и было опредѣлено
судьбою стать стержнемъ казачьей прессы, а Польскому трагически
погибнуть на своемъ посту.
Примѣръ
Ставрополя былъ подхваченъ Краснодаромъ и позже, при отступленіи съ
Кавказа, Л. Н. Польскій въ 1943 г. обосновался въ Симферополѣ,
гдѣ
началъ выпускать еженедѣльный
«Казачій Клинокъ».
Казачьей
прессой заинтересовался Берлинъ, и тамъ, подъ покровительствомъ
военной (а не розенберговской) пропаганды, подъ наблюденіемъ
«русскаго» нѣмца
Романа Романовича Штупперихъ, при ближайшемъ участіи сотника С.
Гусева, Евгенія Тарусскаго и ген. П. Н. Краснова, сталъ выходить
двухнедѣльный
журналъ «На Казачьемъ Посту», въ которомъ шли прекрасные
очерки по исторіи Дона П. Н. Краснова, его предсмертное произведеніе.
Въ началѣ
1944 г. Л. Польскій былъ вызванъ въ Берлинъ, гдѣ
сталъ выпускать еженедѣльный
«Казачій Кличъ», тамъ же начала выходить серія
литературно-публицистическихъ казачьихъ брошюръ; въ многотысячной
группѣ
казаковъ, отходившихъ походнымъ порядкомъ подъ начальствомъ Походнаго
Атамана Доманова, зародилась газета «Земля Казачья» подъ
редакціей подъесаула Болдырева, а въ казачьемъ корпусѣ
фонъ Паннвица возникла своя газета подъ редакціей сотника
Безкровнаго.
Всѣ
эти изданія, за исключеніемъ лишь газеты Безкровнаго, были лишены
малѣйшаго
оттѣнка
самостійности. Они культивировали россійскую идею и разсматривали
казачество, какъ самобытную героическую, но неотрывную вѣтвь
русскаго народа. Пражскіе самостiйники, попытавшiеся втереться въ
казачью прессу, были буквально выгнаны ген. П. Н. Красновымъ,
принявшимъ на себя верховное руководство прессой. «Казачій
Кличъ» Л. Польскаго проявлялъ даже тенденцію къ сліянію
казачества съ формированіями ген. А. А. Власова (что пытался
осуществить «антикрасновецъ» — ген. Науменко),
которому ген. Красновъ не довѣрялъ,
вслѣдствіе
нахожденія въ его окруженіи лицъ, которыхъ онъ считалъ сомнительными
(напримѣръ,
ген. Жиленковъ).
Въ
мартѣ
1945 г., когда совѣтскія
войска перешли Одеръ, берлинское казачье издательство прекратило
работу, и его сотрудники выѣхали
въ казачій станъ ген. Доманова, находившійся въ Толмеццо (Сѣверная
Италія). Здѣсь,
22 апрѣля
1945 г. вышелъ послѣдній
номеръ «Земли Казачьей»...
Вся
казачья пресса въ цѣломъ
являетъ собой яркій примѣръ
жертвеннаго и беззавѣтнаго
служенія русскихъ журналистовъ россійской идеѣ,
въ тягчайшихъ условіяхъ гитлеровской Германіи и оккупированныхъ
областей. Конецъ ея потрясающе трагиченъ: глава и идейный
руководитель ген. П. Н. Красновъ выданъ большевикамъ и повѣшенъ
въ Москвѣ,
сотникъ С. Гусевъ выданъ и убитъ между Лiенцомъ и Вѣной,
съ нимъ вмѣстѣ
погибъ талантливый новеллистъ и біологъ Н. С. Давиденко, ученикъ и
любимецъ академика Павлова, оставившій беременную первымъ ребенкомъ
красавицу-жену; Евгеній Тарусскій повѣсился
при выдачѣ,
инвалидъ первой войны подъесаулъ Болдыревъ застрѣлился
своей единственной рукой; отставшій при отходѣ
изъ Италіи Л. Польскій былъ схваченъ англичанами, выданъ краснымъ и
тамъ же погибъ, его жена — журналистка Е. Меркулова, узнавъ о
его гибели, утопилась, директоръ типографіи, печатавшей казачьи
изданія, Тершуковъ убитъ красными при отступленіи изъ Румыніи. Изъ 22
журналистовъ, входившихъ въ послѣдній
составъ редакціи «Земли Казачьей», погибли 19, спаслись
трое.
Исторія
не только русской, но и міровой журналистики не знаетъ столь же
трагическаго эпизода. Что передъ нимъ гражданская казнь Чернышевскaго
при сочувственныхъ крикахъ толпы и открытой подпискѣ
въ его пользу, рекламныя ссылки Горькаго и Амфитеатрова и даже
крѣпость
Новикова и Радищева?..
Но
возвращаемся въ Ставрополь. Въ метельную ночь на 21 января 1943 г.
выѣхалъ
на грузовомъ автомобилѣ
послѣдній
русскій журналистъ, выпустившій тамъ наканунѣ
послѣдній
номеръ русской газеты. Утромъ въ городъ вошли красные.
Ставропольскимъ
журналистамъ повезло: благодаря помощи начальника военной пропаганды
Юга д-ра Э. Т. Шуле, они были заблаговременно вывезены съ ихъ семьями
и багажомъ. Журналисты Краснодара, Ростова, Пятигорска отходили въ
другихъ условіяхъ, пѣшкомъ
при 20 градусномъ морозѣ,
бросивъ женъ и дѣтей...
Черезъ
мѣсяцъ
всѣ
собрались въ Симферополѣ,
гдѣ
развернулось самое крупное на территоріи освобожденныхъ отъ
большевиковъ областей русское издательство выходившей тамъ уже второй
годъ газеты «Голосъ Крыма» подъ редакціей стараго
русскаго націоналиста А. И. Булдеева, послѣ
капитуляціи судимаго британскимъ военнымъ судомъ въ Германіи и
оправданнаго имъ, признавшимъ русскую національную идейность А. И.
Булдеева, чуждой и тѣни
продажности или подслуживанiя къ гитлеризму.
«Голосъ
Крыма» былъ большой литературно-публицистической газетой,
выходившей три раза въ недѣлю
и расходившейся далеко за предѣлы
полуострова. Въ силу своей ярко выраженной русской идейности, онъ
даже въ Одессѣ
успѣшно
конкурировалъ съ тамошней «Молвой», богатой по
информаціи, но безпринципной и чисто коммерческой ежедневкой. Кромѣ
«Г. К.», издательство выпускало крестьянскую газету,
агитаціонную листовку малаго формата для переброски въ Красную армію
(при посредствѣ
которой туда дошли первыя вѣсти
о Власовѣ),
популярныя брошюры, а также толстый журналъ «Современникъ»,
въ которомъ вмѣстѣ
съ работами мѣстныхъ
авторовъ шли перепечатки писателей «старой» эмиграціи,
какъ напримѣръ
«Лѣто
Господне» И. Шмелева.
Интересъ
читателей къ зарубежной литературѣ
былъ очень великъ и, учитывая это, многія изъ южнорусскихъ газетъ
печатали главы произведеній П. Н. Краснова, И. Л. Солоневича и дръ.
Нѣмецкая
пропаганда не могла (а вѣрнѣе
не хотѣла)
понять значенія эмигрантской литературы и засыпала оккупированныя
области своей наивной и бездарной «агиткой», изъ числа
которой имѣли
лишь нѣкоторый
успѣхъ
(особенно, среди крестьянства) лишь пресловутые «Протоколы
сіонскихъ мудрецовъ», которые просачивались и въ красную армію.
Незадолго
до занятія Перекопа красными А. И. Булдеевъ покинулъ мѣсто
главнаго редактора, вслѣдствіе
столкновенія съ нѣмецкой
пропагандой, происшедшаго именно на почвѣ
его глубоко русскихъ и монархическихъ убѣжденій,
но «Голосъ Крыма» продолжалъ выходить подъ редакціей
поручика РОА Б-ча и былъ послѣдней
русской газетой на свободной отъ совѣтовъ
территоріи Россіи...
Русская
пресса, возникшая въ освобожденныхъ отъ большевиковъ областяхъ,
конечно, не можетъ быть названа свободной. Въ дни войны свободная
печать немыслима ни въ одномъ государствѣ.
Но она была русской и болѣе
свободной въ отношеніи цензуры чѣмъ,
напримѣръ,
«Новое Слово» Деспотули, пребывавшее въ центрѣ
вниманія самого Розенберга. Нѣмецкая
военная цензура была много покладистѣе
и, кромѣ
того, состояла болѣе
чѣмъ
на половину изъ обрусѣвшихъ
нѣмцевъ,
въ прошломъ нерѣдко
офицеровъ русской арміи, вполнѣ
раздѣлявшихъ
настроенія русскихъ журналистовъ. Такими цензорами были на югѣ
упомянутый уже полковникъ Манеръ, баронъ фонъ деръ Нольдэ, д-р
Маурахъ, г-жа Л-ц и многіе другіе.
Эта
пресса была ярко антисовѣтской,
и, въ силу знанія совѣтской
дѣйствительности
ея работниками, бившей въ цѣль
безъ промаха. Идеологическая борьба съ совѣтскимъ
міровоззрѣніемъ,
разоблаченіе обмановъ совѣтской
пропаганды, раскрытіе насильнической сущности сталинскаго режима,
эксплуатацiи народнаго труда подъ маской построенія соціализма —
вотъ цѣли,
которыя она ставила передъ собой и шла къ нимъ безъ препятствій со
стороны нѣмецкой
цензуры. Вопросовъ будущаго Россіи она не касалась, т. к. въ этомъ
неминуемо столкнулась бы съ цензурой, да и смѣшно
было бы трактовать эти проблемы въ условіяхъ войны и оккупаціи.
Тѣмъ
не менѣе,
на это шла «украинская» цѣликомъ
розенберговская пресса во главѣ
съ ея центромъ въ Ровно. Борьбу противъ большевизма она трактовала
лишь, какъ борьбу противъ «жидо-москалей», противъ Россіи
и удѣляла
максимумъ вниманія будущей розенберговской же «Украинѣ
видъ Сана до Дона» и подчасъ даже не «до Дона», а
до Урала и Каспія... борьба же противъ большевизма, какъ такового, ею
затушевывалась. Славословія Гитлеру и «батькѣ»
Розенбергу въ «украинской» прессѣ
достигали сталинско-совѣтскаго
уровня.
Вліяніе
русской прессы на сознаніе подсовѣтскихъ
массъ было учтено подпольной большевицкой агентурой, и она
реагировала на него террористическими актами. Въ Ставрополѣ
и въ Симферополѣ
расклеивались рукописныя прокламаціи, обѣщавшія
крупныя суммы за головы редакторовъ газетъ. Въ Никополѣ
стрѣляли
изъ за угла по журналистамъ Ш-ну и Ш-ву, журналиста же Ук-ва тяжело
ранили пулей.
Эти
террористическіе акты и нѣсколько
фельетоновъ Рыклина въ «Правдѣ»
ясно подтверждаютъ то, что работа русскихъ журналистовъ въ
оккупированныхъ областяхъ была направлена по правильному пути, что
она достигала сознанія подсовѣтскaго
населенія и разрушала въ немъ гипнозъ большевицкой пропаганды, что
они сдѣлали
все, что могли сдѣлать,
и работали надъ созданіемъ подлиннаго русскаго «резистанса»...
Къ
1944 году эта пресса распространилась и на Европу. О выходившихъ въ
Берлинѣ
власовскихъ «Добровольцѣ»
и «Зарѣ»
будетъ сказано особо, но, кромѣ
нихъ, двѣ
газеты «Русское Дѣло»,
газета Русскаго корпуса подъ редакціей Месснера и «За Родину»
выходили въ Бѣлградѣ,
Н. Давиденко выпускалъ газету въ Парижѣ,
ротаціонныя изданія выходили во многихъ лагеряхъ для плѣнныхъ
и для «остовцевъ» — крупнѣйшимъ
изъ такихъ издательствъ нужно считать редакціонную группу въ лагерѣ
Вустрау, выпускавшую даже объемистый литературно-публицистическій
ежемѣсячникъ,
Ни одно изъ этихъ изданій не можетъ быть названо пронѣмецкимъ,
антироссiйскимъ, непатрiотичнымъ. Всѣ
они проводили идеи Русскаго Освободительнаго Движенія во всей его
многогранности, примыкая въ той или иной степени къ программѣ
А. А. Власова, высказанной позже въ Пражскомъ манифестѣ.
Разногласія были, главнымъ образомъ, въ опенкѣ
февральской революціи, признанной А. А. Власовымъ подъ вліяніемъ
солидаристической группы его начальника штаба ген. Трухина, и въ
монархическихъ тенденціяхъ, проскальзывавшихъ, несмотря на цензуру,
въ «Голосѣ
Крыма», «Утрѣ
Кавказа» и въ казачьей прессѣ.
Установить
численность этой прессы трудно: газеты возникали, прекращались и
переселялись въ зависимости отъ перемѣщенія
линіи фронта. Наиболѣе
близкой къ дѣйствительности
приходится считать цифру обмѣна
изданіями, достигнутую въ 1944 Л. Польскимъ — 26 названій
одновременно, въ число которыхъ входили псковскія, витебскія,
смоленскія, рижскія и другія сѣверныя
изданія. Надо думать, что въ 1943 г. ихъ было значительно больше, т.
к. фронтъ русской прессы доходилъ тогда на востокъ до Тамбова и
Воронежа. Вся эта пресса не была розенберговской...
Но
была и таковая. Она группировалась вокругъ берлинскаго издательства
«Винета», газетъ не выпускавшаго, но печатавшаго брошюры
анонимныхъ, безпринципныхъ авторовъ. Вліяніе ея было ничтожно, какъ
слабо было и вліяніе на массы шовинистическихъ украинскихъ и
бѣлорусскихъ
газетъ и кавказско-мусульманскаго «Газавата». Этотъ
послѣдній
анекдотически расписался въ своемъ безсиліи, печатая большинство
статей по-русски, т. к. на другихъ языкахъ читатели его не понимали.
Въ заключеніе о «Новомъ Словѣ»,
попавшаго въ лапы красныхъ Деспотули. Много упрековъ сыпется теперь
на него, и часть ихъ внѣшне
вполнѣ
обоснована. Но автору этихъ строкъ пришлось видѣть
въ кабинетѣ
Деспотули корректурный листъ «Н. С.» съ Пражскимъ
манифестомъ, искромсаннымъ на куски краснымъ карандашомъ самого
Розенберга, приходилось слышать отъ Деспотули и отъ его секретаря
Рождественскаго о той напряженной борьбѣ
съ Розенбергомъ, которую приходилось вести за каждый номеръ...
Характерно также то, что «Н. С.» было запрещено въ зонѣ
оккупаціи, а просачивавшiеся туда номера зачитывались до дыръ.
Мертвые
хулы не имутъ!..
XI.
РУССКАЯ!.. РУССКАЯ!..
Огромный
интересъ, съ которымъ въ оккупированныхъ областяхъ читалось
берлинское «Новое Слово» вызывался не только желаніемъ
узнать политическія новости. Отъ этой, единственной эмигрантской
газеты, попадавшей въ Россію, ждали также вѣстей
отъ тѣхъ,
кто давно покинулъ ее, кто жилъ и мыслилъ «тамъ»
обособленно, но свободно. Вѣрилось,
что «тамъ» не забыли оставленныхъ страждущихъ,
угнетенныхъ братьевъ, что дѣлается
всѣ
возможное для ихъ освобожденія, что «оттуда» придетъ
мѣткая
организующая сила, могущая переключить борьбу противъ Совѣтовъ
въ рядахъ нѣмецкихъ
батальоновъ въ борьбу за Россію подъ какимъ-то еще невѣдомымъ,
но русскимъ знаменемъ. Ждали лозунга, объединяющаго имени, ждали
бѣлыхъ,
ждали вождя...
Эти
чаянія выражались въ смутныхъ слухахъ о прибытіи на Донъ генерала
Краснова, о предстоящемъ пріѣздѣ
на Кубань ген. Шкуро, котораго тамъ ждали съ надеждой, ибо легенды
объ его лихости циркулировали въ совѣтскіе
годы непрерывно не только въ казачьей средѣ...
Еще болѣе
смутно говорили объ «одномъ великомъ князѣ»,
съ которымъ Гитлеръ «ведетъ переговоры».
Истомленная
Русь ждала своего Ивана-царевича, не знала, не могла представить себѣ
образа его, но жаждала и звала...
Нѣмцы
не только угадывали, но знали это стремленіе, и именно въ силу этого,
всѣми
мѣрами
противились не только проникновенію въ зону оккупаціи самыхъ
эмигрантовъ, но и ихъ литературы, прессы, даже столь скромной въ
выраженіи національныхъ стремленіи, какимъ было «Новое Слово».
Кадры переводчиковъ формировались изъ подсовѣтскихъ
незначительныхъ ресурсовъ, хотя въ Европѣ
было достаточно желающихъ; въ отдѣлахъ
нѣмецкой
пропаганды не было ни одного эмигрантскаго русскаго журналиста, въ
армію допускались лишь принявшіе германское подданство «фольксдойчи»,
нѣкоторое
послабленіе допускалось только до 1944 года лишь для «нацмальчиковъ»,
какъ ихъ называли тогда — солидаристовъ.
На Кавказѣ
ихъ не было, но въ Крыму и Новороссiи — встрѣчались.
Нѣмцы
допускали ихъ отвлеченную имперскую идею, малопонятную массамъ, т. к.
видѣли
въ ней противовѣсъ
реально понимаемому, ясному для многихъ .монархизму, несовмѣстимому
съ націоналъ-соціалистическимъ планомъ агрессіи. Тѣнь
русскаго царя была для нѣмцевъ
болѣе
страшнымъ «жупеломъ», чѣмъ
реальный врагъ — коммунизмъ.
Націоналъ-соціализмъ
ясно видѣлъ
накопившуюся въ Россіи противосовѣтскую
энергію и стремился использовать по исключительно въ своихъ цѣляхъ,
пресѣкая
всѣ
пути къ развитію и реализаціи общероссійскихъ устремленій и заставляя
ее тѣмъ
самымъ устремляться въ русла сепаратизма, совлекая молодежь въ
мѣстныя
національныя формированія (Крымъ далъ туда свыше 40 000
добровольцевъ) или непосредственно въ нѣмецкія
войска, куда охотно принимались въ качествѣ
обслуживающаго персонала подсовѣтские
люди всѣхъ
національностей.
Въ
такой обстановкѣ
прозвучало имя Андрея Андреевича Власова.
Первыя
вѣсти
о немъ принесли вернувшiеся изъ поѣздки
по Германіи сотрудники «Голоса Крыма» въ концѣ
мая 1943 года...
...Въ
послѣднее
воскресеньѣ
этого мѣсяца
въ Симферопольскій соборъ вошла группа офицеровъ и солдатъ, одѣтыхъ
въ «фельдграу», но съ русскими погонами и кокардами.
—
Русская
армія... сдержаннымъ шопотомъ пронеслось по собору.
—
Русская!..
русская!.. русская!..
Прибывшіе
первыми приложились къ кресту и остались около священника. Молящiеся
крестились на иконы, крестились и, глядя на нихъ, цѣловали
крестъ, а послѣ
… многіе цѣловали
потускнѣвшіе
погоны возглавляющаго группу ротмистра, сохранившаго ихъ съ
врангелевскихъ временъ. Разспросамъ не было конца, и къ вечеру весь
городъ уже зналъ о формирующейся въ Германіи Русской Освободительной
Арміи.
Имя
ген. Власова въ Крыму было абсолютно неизвѣстно,
да и врядъ ли о немъ знали внѣ
его арміи и высшихъ командныхъ круговъ РККА. Сталинъ не любитъ
рекламировать своихъ генераловъ, даже въ періодъ боевъ подъ Москвою,
въ которыхъ Власовъ игралъ замѣтную
роль, его имя ни разу не промелькнуло въ сводкахъ, ни разу не
прозвучало по радіо.
Русская...
русская... русская армія, — неслось по Крыму. Это было
главнымъ, подробности — второстепенными.
Черезъ
три дня на открытомъ собраніи въ большомъ городскомъ театрѣ
Симферополя однимъ изъ пріѣхавшихъ
офицеровъ былъ сдѣланъ
докладъ о зарожденіи Русской Освободительной арміи, была разсказана
біографія А. А. Власова и сообщены личныя впечатлѣнія
отъ встрѣчи
съ нимъ. Театръ былъ переполненъ, были забиты всѣ
проходы, и толпа въ нѣсколько
тысячъ стояла на улицѣ,
у внѣшнихъ
рупоровъ микрофона. Докладчикъ въ русскомъ кителѣ
и русскихъ погонахъ былъ встрѣченъ
громовой оваціей, засыпанъ цвѣтами
и весь залъ поднялся при его входѣ
на сцену. Пришлось встать и сидѣвшему
въ первомъ ряду нѣмецкому
генералитету. Россія салютовала погону старой императорской арміи, въ
свое время вырванному съ кровью и мясомъ. Въ Крыму это помнили лучше,
чѣмъ
гдѣ-либо!..
Званіе
совѣтскаго
генерала А. А. Власова не произвело того эффекта, на который
разсчитывала нѣмецкая
пропаганда. Въ нѣкоторыхъ
случаяхъ оно вызывало даже обратную реакцію.
—
Что
ни говори, а совѣтскій,
— покручивали головами нѣкоторые,
— да еще имѣвшій
особое порученіе въ Китаѣ.
Туда непровѣреннаго
разъ десять не пошлютъ!.. И какъ это онъ «вдругъ осозналъ»?..
А до того?..
Характерно,
что подобныя сомнѣнія
возникали главнымъ образомъ среди молодежи, побывавшей въ обработкѣ
политруковъ и узнавшей ихъ методы на личномъ опытѣ.
Въ связи съ этимъ вспоминается и другой фактъ: послѣ
Сталинграда ходилъ упорный слухъ, что въ этомъ бою красной арміей
командовалъ бѣлый
генералъ-эмигрантъ котораго прислали американцы (называли даже имя
Деникина). Слухи, конечно, не подтверждаютъ фактовъ, но самое ихъ
возникновеніе и окраска служатъ яркимъ показателемъ настроеніи
авторовъ и передатчиковъ, Въ данномъ случаѣ,
они говорили о томъ, что Бѣлая
армія, покидавшая въ 1920 г. берега Крыма подъ свистъ и улюлюканьѣ
тогдашней Россіи, была бы теперь встрѣчена
хлѣбомъ
и солью на тѣхъ
же берегахъ Россіею, омытой слезами и кровью. Но этого по вполнѣ
понятнымъ причинамъ не хотѣли
въ штабѣ
Розенберга. По причинамъ, менѣе
попятнымъ, этого не хотѣли
и въ штабѣ
Власова, замѣнившаго
въ русской кокардѣ
цвѣтъ
императорскаго штандарта — красной полосой февральскаго позора.
Дорого
заплатили оба — своими и милліонами чужихъ головъ...
Но
слово «русская» все же прозвучало и отозвалось въ
тысячахъ сердецъ..
Тутъ
же на собраніи, къ офицеру-докладчику, начали подходить добровольцы.
—
Какъ,
у кого записаться въ Русскую Освободительную.., — спрашивала
молодежь, спрашивали и старики... Нѣкій
подпрапорщикъ П-ко подошелъ съ сыномъ и 18 лѣтнимъ
внукомъ: — Запишемся всѣ
трое... Я тоже куда-нибудь пригожусь, хоть мнѣ
и за 60 перевалило.
Черезъ
недѣлю
былъ открытъ вербовочный пунктъ. Открытіе сопровождалось парадомъ, но
ни національнаго, ни андреевскаго флага вывѣсить
не разрѣшили.
Это произвело тяжелое впечатлѣніе,
но все же въ первый день записалось около тысячи человѣкъ.
Черезъ нѣкоторое
время началась вербовка въ рабочихъ лагеряхъ военноплѣнныхъ.
Записывалось
большинство. Въ Сочахъ и Евпаторіи записались поголовно всѣ
плѣнные,
и это не было вызвано голодомъ, пресловутой «тарелкой супа»,
которой попрекали власовцевъ большевицкіе агенты всѣхъ
видовъ: въ крымскихъ рабочихъ лагеряхъ 43 года плѣнные
получали полный нѣмецкій
паекъ плюсъ 100 граммъ хлѣба
отъ благотворительнаго русско-татарскаго комитета.
Все
лѣто
1943 г. въ Крыму и Новороссiи шла нараставшая съ каждымъ днемъ шумиха
вокругъ имени Власова и его Р.О.А. Прибыло еще нѣсколько
офицеровъ съ нарукавными знаками Р.О.А., призывы звучали и въ
городахъ, и въ деревняхъ. Записывались десятки тысячъ…
Вольные, плѣнные,
татары, армяне, малороссы, солдаты нѣмецкихъ
частей и національныхъ батальоновъ.., а уѣхало
къ Власову лишь нѣсколько
офицеровъ изъ числа перебѣжчиковъ
съ кубанскаго участка. Болѣе
того, когда краснымъ удалось сбить Перекопскую пробку, Крымъ попалъ
въ осаду, тысячи записавшихся осаждали комендатуру, умоляя вывезти
ихъ моремъ. Удалось выѣхать
единицамъ.
Остальные?..
Ихъ судьба? Только крайне наивный человѣкъ
могъ бы сомнѣваться,
что ихъ имена не станутъ извѣстными
МГБ!.. — Помяни ихъ, Господи, во Царствіи Твоемъ!..
Крымскій
эпизодъ трагической эпопеи P.O.А. чрезвычайно ярокъ: въ немъ
подсовѣтская
Россія и розенберговская клика взаимно показали другъ другу свои
лица. Пропагандный блефъ, которымъ Гитлеръ хотѣлъ
лишь отвѣтить
на Паулюса и фонъ Зейдлица, отвѣтить
не только Сталину, но и своей собственной арміи (главнымъ образомъ
настаивавшему на вниманіи къ русскимъ силамъ сопротивленія
генералитету), съ первыхъ же строкъ своей трагической исторіи вылился
въ мощное русское, освободительное движеніе, сметавшее всѣ
сепаратистскіе планы Розенберга...
Это
движеніе для него было страшнѣе
коммунизма.
XII.
ДНЕВНИКЪ ПЕРЕБѢЖЧИКА.
Въ
первыхъ числахъ мая 1945 г. въ городѣ
Толмеццо, сѣверо-итальянской
Фриулiйской провинціи, авторъ этихъ строкъ искалъ себѣ
пристанища. Нѣмецкій
фронтъ въ Италіи уже палъ, но американцы, медленно продвигавшiеся съ
юга по разрушеннымъ горнымъ дорогамъ, въ городъ еще не вступали.
Власти не было. Порядокъ поддерживали пользующiеся здѣсь
огромнымъ авторитетомъ католическіе священники, безпорядокъ вносили
спустившiеся съ горъ партизаны: зеленые «бадольовцы» и
красные «гарибальдійцы» — заросшіе волосами,
увѣшанные
всевозможнымъ оружіемъ юноши и дѣвицы
весьма подозрительнаго вида. Грабили оставшiеся нѣмецкіе
склады, а заодно и богатыхъ гражданъ, разстрѣливали
мало, но арестовывали много подлинныхъ и мнимыхъ фашистовъ. Особенно
безчинствовалъ русскій (въ смыслѣ,
совѣтскiй
— ред.) партизанскій отрядъ имени Сталина, состоявшій изъ
бѣглыхъ
«остарбайтеровъ» и немногихъ мѣстныхъ
русскихъ «резистантовъ». Русскимъ, а ихъ было здѣсь,
въ районѣ
расположенія «Казачьяго стана» много (оставшiеся послѣ
отхода ген. Доманова), попадало особенно крѣпко.
Но, къ чести итальянцевъ, этихъ своихъ «союзниковъ» въ
городъ они не впустили и, только благодаря этому, многіе спаслись.
Пристанище
нашлось въ одномъ изъ разрушенныхъ бомбардировкой домовъ. Отгребая
мусоръ и выбирая пригодныя для крыши доски, я наткнулся на видимо
зарытый, свернутый въ узелъ нѣмецкій
мундиръ. Погоны были русскіе серебряные съ алымъ кубанскимъ
просвѣтомъ,
безъ звѣздочекъ.
Я поднялъ и невольно встряхнулъ его. На засыпанный щебнемъ полъ упала
пустая пистолетная кобура, поясъ и полевая сумка, а въ ней четыре
толстыя тетради дневника, вѣрнѣе,
путевыхъ замѣтокъ
бывшаго капитана Красной арміи, а позже — есаула Кубанскаго
казачьяго войска Петрова.
Когда-нибудь,
если Господь пойметъ, я напишу на основѣ
этихъ безпорядочныхъ, порою неразборчивыхъ замѣтокъ
не одну, а нѣсколько
повѣстей
о страшномъ пути русскихъ людей съ береговъ Дона и Кубани къ водамъ
Рейна и По, о блужданіяхъ ихъ въ лѣсистыхъ
альпійскихъ ущельяхъ, о пріютахъ въ развалинахъ мертвыхъ городовъ, о
крови, слезахъ, о нестерпимѣй
боли страшнѣйшаго
изъ одиночествъ — одиночества среди людей...
Потомъ!..
если пошлетъ Богъ!.. а пока ограничусь лишь выдержками изъ этого
дневника, которыми я заканчиваю свои бѣглые
очерки видѣннаго
и пережитаго.
+
+ +
1943
г. Іюль. Крымъ.
Почему
такъ случилось... Я, офицеръ РККА, орденоносецъ, вдругъ, не обдумывая
ничего заранѣе,
при обходѣ
постовъ въ камышахъ Кубанскихъ плавней, перемѣнилъ
направленіе и вышелъ на укрѣпленный
нѣмцами
островокъ.
Потому
ли что Муся и Славикъ гдѣ-то
здѣсь,
по «эту» сторону... Но вѣдь,
мнѣ
все равно не удастся ихъ разыскать въ хаосѣ
войны, да еще будучи въ положеніи военноплѣннаго.
Потому ли, что нѣмцы
выигрываютъ воину... Тоже нѣтъ.
Я былъ подъ Сталинградомъ и послѣ
этихъ боевъ увѣренъ
въ обратномъ.
Мнѣ
кажется, что это рѣшеніе
зрѣло
во мнѣ
давно, давно, до войны, въ комсомольскія «вузовскія»
времена, потому что именно тогда я началъ видѣть
всю ложь, море, океанъ лжи, въ которомъ мы тонемъ. Оно зудѣло
ко мнѣ,
какъ нарывъ... и вотъ онъ, наконецъ, прорвался помимо моей личной
воли... но объ этомъ еще надо подумать, а пока перехожу къ фактамъ.
Итакъ,
я послалъ сопровождавшаго меня стрѣлка
на постъ С-23, а самъ свернулъ въ камыши. Становилось все глубже и
глубже. Скоро вода стала выше пояса. Вонь — нестерпимая. Именно
сюда теченіе Кубани выноситъ нашихъ мертвецовъ, и они застреваютъ въ
камышахъ. Сколько ихъ набито. Вѣдь
мы уже второй мѣсяцъ
безуспѣшно
атакуемъ изо дня въ день нѣмецкій
предмостный плацдармъ и хоть бы гдѣ
продвинулись... Гонятъ и гонятъ въ мясорубку... Впрочемъ, вездѣ
у насъ такъ. И подъ Сталинградомъ было то же. Кровью взяли...
Иду
прямо на пулеметъ. Окликнулъ!!. Отвѣтилъ,
какъ написано въ нѣмецкихъ
листовкахъ: Сталинъ капутъ...
Разомъ
выскочило изъ камышей человѣка
три. Я поднялъ руки. Подхватили и потащили на сухмень. Что-то
говорили, но я понялъ лишь одно слово «официръ».
Позвонили
по телефону и потомъ повели по гати, принялъ лейтенантъ, очень
вѣжливъ:
откозырнулъ и усадилъ на лавку. Солдатъ сталъ стягивать съ меня
сапоги, потомъ штаны. Раздѣли
донага... Я думалъ сначала, что это обыскъ, но оказалось иное —
дали полосатую пижаму, а на утро принесли мою просушенную и
вычищенную одежду. Ни погонъ, ни орденовъ не сняли, цѣлы
и бывшія въ карманѣ
деньги, отобрали лишь полевую сумку со всѣмъ,
что въ ней было, и пистолетъ. Лейтенантъ мнѣ
показывалъ и то, и другое, пытаясь что-то объяснить, но я, вѣдь,
кромѣ
«гутъ моргенъ» по-нѣмецки
— ни звука...
+
+ +
Я
уже въ Керчи. Везли меня и еще двухъ перебѣжчиковъ,
капитана и сержанта, на открытой легковой машинѣ.
Сопровождалъ только одинъ нѣмецъ
съ пистолетомъ, но безъ винтовки. Сѣлъ
себѣ
рядомъ съ шоферомъ, а на насъ — нуль вниманія.
Въ
станинѣ
Крымской была интересная встрѣча.
Нашъ конвоиръ остановилъ машину и подозвалъ проходившихъ нѣмецкихъ
солдатъ, которые вдругъ... заговорили съ нами по-русски. Оказалось —
казаки съ Кубани. Подошелъ и ихъ офицеръ, отрекомендовался бывшимъ
экономистомъ изъ Пятигорска. Ободряли, совѣтовали
поступать на службу къ нѣмцамъ.
Что же… Сказавшій «а», долженъ сказать и «б».
Надо, конечно, сперва, осмотрѣться.
А
посмотрѣть
есть на что. Черезъ проливъ насъ везли на моторномъ катерѣ
вдоль строящагося моста. Чертовское сооруженіе... Нѣтъ,
пожалуй, Сталинградъ былъ только случайностью, а не переломомъ.
Армія, имѣющая
силу и средства производить подобныя постройки, войны не проиграетъ.
Въ
Керчи меня сдали въ развѣдку.
Тотчасъ же отвели къ начальнику. Пожилой нѣмецъ,
по-русски говоритъ лучше меня. Усадилъ, угостилъ нѣмецкой
папиросой. Спрашиваю:
—
Какъ
васъ именовать?
—
А
зовите меня Петромъ Ивановичемъ!.. Я въ Россіи родился и выросъ...
Допросъ
меня удивилъ: не допросъ, а интересный разговоръ о военныхъ
дѣйствіяхъ
на Кубанскомъ фронтѣ.
Даже поспорили, и нѣмецъ,
доставъ карту, разъяснилъ мнѣ
мою ошибку въ расположеніи ихъ артиллеріи.
Послѣ
допроса мы съ капитаномъ Б. попали прямо въ веселую компанію.
Служащіе въ этой части русскіе эмигранты изъ Болгаріи затащили насъ
къ себѣ,
кормили, поили нѣмецкой
водкой. Прекрасные, душевные ребята... Отъ нашихъ разницы мало.
Пожалуй, какъ-то покультурнѣе,
поманернѣе...
Когда выпили, я ихъ спрашиваю:
—
А
скажите, друзья, кто изъ васъ князья, а кто графы?..
Они
какъ захохочутъ:
—
Каждый
изъ вашихъ насъ объ этомъ спрашиваетъ, — говорятъ. Неужели вы
думаете, что въ Россіи на всю эмиграцію князей и графовъ хватило
бы?..
—
Такъ
все же вы — монархисты?..
—
Далеко
не всѣ,
— отвѣчаютъ,
— а только трое изъ восьми. Здѣсь
среди насъ больше всего нацъ-мальчиковъ ...
Кто
такіе «нацъ-мальчики», я спросить постѣснялся...
+
+ +
Вотъ
я и въ Симферополѣ
и совсѣмъ
неожиданно для себя на полной свободѣ.
Случилось это такъ: утромъ, послѣ
ужина у эмигрантовъ, насъ съ капитаномъ Б. посадили въ машину и
повезли, ничего не объясняя. Привозятъ въ какой то большомъ городъ и
ведутъ къ молодому очкастому нѣмцу.
Тутъ псѣ
разъяснилось: .мы въ отдѣлѣ
пропаганды, сегодня въ городскомъ театрѣ
большое собраніе и мы вызваны въ качествѣ
самыхъ свѣжихъ
перебѣжчиковъ,
чтобы выступить съ докладомъ о современной совѣтской
жизни.
—
Если
вы согласны, конечно, — добавляетъ нѣмецъ
— ваши фамиліи будутъ сохранены въ строгой тайнѣ,
вѣдь,
мы понимаемъ обстановку...
—
Но
мы не готовились къ докладу...
—
Тѣмъ
лучше: разскажите, что вспомните, будетъ проще и естественнѣе.
—
Когда
же представить вамъ тезисы и установку?..
—
Никакихъ
тезисовъ, никакихъ установокъ... Разсказывайте, что знаете, и помните
лишь одно; у вашихъ слушателей «тамъ» братья и сестры,
имъ интересно каждое ваше слово.
Мы
съ капитаномъ Б. сначала очумѣли:
ужъ очень непохоже на наши порядки. Какъ же это докладъ безъ
согласованія... А потомъ поняли: умный нѣмецъ...
Вѣдь,
не закричимъ же мы: да здравствуетъ Сталинъ!..
Дальше
пошло еще удивительнѣе.
Передъ театромъ — толпа тысячи въ двѣ.
Они напираютъ, а ихъ не пускаютъ. Оказалось, дѣйствительно,
въ театрѣ
яблоку нѣгдѣ
упасть.
А
наши то собранія, на которыя профсоюзники на арканахъ тянутъ... Но
можетъ быть, это и исключеніе: потомъ мы узнали, что на собраніи
будетъ докладъ о какой то русской арміи ген. Власова. О Власовѣ
и у насъ говорили въ послѣдніе
дни моего пребыванія въ РККА, но мало и глухо.
Въ
президіумѣ
— ни одного нѣмца,
а весь генералитетъ сидитъ тутъ же, въ первомъ ряду креселъ. Гитлеру
ни одного «ура». Даже и вспомнили о немъ только одинъ
разъ, процитировавъ его слова, что «націоналъ-соціализмъ —
товаръ не для экспорта» и для Россіи онъ не примѣръ.
Удивительно... И армія Власова не изъ эмигрантовъ, а наша,
совѣтская...
Мы думали сначала, что докладчикъ изъ эмигрантовъ (въ нѣмецкой
формѣ),
но и онъ оказался совѣтскимъ
учителемъ, только изъ старыхъ офицеровъ.
Когда
я вышелъ на трибуну, театръ словно замеръ. Я разсказалъ сначала о
томъ, какъ перебѣжалъ,
о трупахъ, завалившихъ русло рѣки...
какая то женщина истерически зарыдала... это меня подхлестнуло, сталъ
выкладывать все: о шпіонствѣ
политработниковъ, о «круговой порукѣ»,
объ адресахъ семей и родственниковъ, о разстрѣлахъ
«предателей родины», о «батальонахъ смертниковъ»...
рыданія слышались все чаще и чаще, да и самъ я чуть не заплакалъ:
прорвалось то, что давно наболѣло...
и стало легче на душѣ.
Какъ пріятно сказать то, что чувствуешь и думаешь.
Лишь
къ концу моей рѣчи
я замѣтилъ,
что передо мной стоялъ микрофонъ. А «тамъ» сняты и
отобраны всѣ
частные радіопріемники. Подпустить меня, перебѣжчика,
быть можетъ, подосланнаго, къ микрофону даже безъ провѣрки
моей рѣчи.
Что это: безпечность увѣреннаго
въ своей силѣ
или тонкій психологическій расчетъ... Послѣ
моего доклада, пожимая мнѣ
руку, начальникъ пропаганды сказалъ:
—
Видите,
безъ подготовки вышло лучше. Вы говорили отъ сердца, и всѣ
растроганы.
Тонкій
и смѣлый
расчетъ. Онъ зналъ то, что накипѣло
въ моей душѣ,
въ душѣ
каждаго изъ насъ...
+
+ +
Уже
три недѣли,
какъ я въ Симферополѣ.
Живу въ спеціальномъ общежитіи для офицеровъ-перебѣжчиковъ.
Насъ здѣсь
человѣкъ
тридцать. Очень чисто: уборщики — наши военноплѣнные,
начальство — нѣмцы.
Кормятъ хорошо — полный нѣмецкій
офицерскій паекъ. Выходъ безъ пропусковъ. Мнѣ
дали какой то нѣмецкій
документъ, по на улицахъ его ни разу никто не спросилъ, хотя я хожу
въ русской формѣ
съ погонами. Снялъ лишь ордена и звѣзду
съ фуражки: какъ то стыдно. Кажется, что всѣ
смотрятъ и думаютъ:
—
Вотъ
онъ, сталинскій подхалимъ, что за нашъ счетъ отъѣдался...
Перезнакомился
со многими мѣстными
жителями. Странно, вѣдь
тѣ
же люди, наши совѣтскіе,
а Сталина кроютъ отъ мала до велика... Всѣ!..
Перекрасились или раскрылись душою?.. Второе вѣрнѣе.
Вѣдь
и я самъ таковъ же!
Назвать
«товарищемъ» — оборвутъ:
—
«Товарищи»
Сталину задъ лижутъ!..
Городъ
тоже — тотъ да не тотъ. Отъ нѣмцевъ
новаго мало: только лишь сѣрые
мундиры и изобиліе ближняго тыла, да столбы съ десятками
указательныхъ стрѣлокъ
на каждомъ перекресткѣ.
Но
весь характеръ жизни иной. На нѣмецкой
службѣ
платятъ гроши, но всѣ
съ деньгами. Паекъ вдвое хуже совѣтскаго,
но всѣ
сыты. Базары кипятъ и полны всѣмъ,
чего нѣтъ
при совѣтахъ,
главнымъ образомъ, съѣстнымъ:
мясомъ, фруктами, рыбой, масломъ, табакомъ. Масса магазиновъ,
кондитерскихъ, ресторановъ, какихъ-то «варьете». И всѣ
полны. Жители, чѣмъ-то
торгуютъ, что-то привозятъ, какъ-то изворачиваются.
Живутъ
безъ нашего обычнаго совѣтскаго
страха за каждый свой шагъ, за каждое слово... Я часто спрашивалъ:
—
Ну,
а какъ Гестапо? Многихъ беретъ?
Пожимаютъ
плечами:
—
Беретъ
кое-кого... Ну, а тѣхъ,
кто своимъ дѣломъ
занимается, тѣхъ
— не трогаютъ — жить можно...
Пожалуй,
разгадка всего именно въ этомъ «своемъ дѣлѣ»
— въ личной жизни, въ единоличности, которая вездѣ
и во всемъ подавлена въ СССР.
Нѣмцы
часто возятъ меня для повторныхъ докладовъ по городамъ и деревнямъ. И
вездѣ
я вижу одно и то же: люди начинаютъ жить «своей» жизнью,
«своимъ» трудомъ и, все оживаетъ даже безъ помощи
извнѣ...
Велика
созидательная сила народа русскаго!
А
нѣмцы
все-таки не понимаютъ! Ликвидировали бы начисто колхозы, роздали бы
землю по рукамъ, все бы крестьянство за нихъ горой встало! Бабы мужей
метлами погнали бы противъ совѣтовъ!
+
+ +
Однако
пора и мнѣ
сказать свое «б». Выборъ большой: могу вступить въ армію
Власова, въ казачьи формированія, въ нѣмецкія
части «СС», могу быть направленнымъ въ германскіе лагеря
военноплѣнныхъ,
оставаясь нейтральнымъ, могу, наконецъ, остаться здѣсь,
при пропагандѣ,
т. к. редакторъ «Голоса Крыма» умный, хорошій старикъ
настоящій русскій человѣкъ
(хотя и монархистъ, между прочимъ) ко мнѣ
благоволитъ: заказалъ статьи для газеты и гонораръ заплатилъ впередъ.
Куда?
«Нейтральнымъ» не останусь. Вотъ за эту-то «свою»
жизнь, за «свою» семью, за «свой» народъ и
пойду бороться...
Рѣшилъ!
Иду въ казаки, хотя рожденъ въ Рязани. Вѣрнѣе,
рѣшилъ
за меня писатель ген. Красновъ. Зачитался я здѣсь
его книгами и хочу пожить этой особой казачьей жизнью, которая такъ
ярко имъ описана. Романтика, скажете вы, товарищи истматчики и
дiаматчики? Пусть такъ! Вѣдь
мнѣ
еще только 20 лѣтъ!
Не могу я развѣ
хотѣть
«для себя» романтики, которую вы отняли у моего дѣтства,
моей юности. Вы заставляли меня жить «безъ черемухи», а я
хочу, жажду ее, вотъ эту самую «черемуху». И найду ее!
Pано
или поздно!
Сегодня,
кромѣ
того большая радость: нашлись Муся и Славикъ. Они въ Одессѣ,
у мусиной мамы. Помогъ отыскать начальникъ пропаганды.
Завтра
уѣзжаю
въ Oдeссу, имею 10 дней oтпуска для свиданія съ женой, а оттуда
куда-то подъ Берлинъ въ офицерскую школу изученія новаго оружія.
Передъ
отъ отъѣздомъ
пойду въ церковь, и отслужу тамъ обѣдню
или другое, что надо. Какъ назвать, не знаю. Вѣдь
въ церковь я попалъ только здѣсь
и былъ въ ней лишь два раза. Но Богъ, кажется, все-таки есть...
(окончаніе)