Борисъ Ширяевъ. «Ставрополь-Берлинъ». Часть V

Мы завершаемъ публикацiю воспоминаній русскаго писателя Бориса Ширяева, бывшаго непосредственнымъ свидѣтелемъ нѣмецкой оккупаціи Сѣвернаго Кавказа, а затѣмъ отступавшаго съ Германской Арміей до самаго Берлина и въ итогѣ ушедшаго на Западъ черезъ Италію. Свои замѣтки подъ псевдонимомъ Алексѣя Алымова онъ публиковалъ въ нѣсколькихъ номерахъ журнала «Часовой» за 1949 и 1950 года, а четыре года спустя издалъ на эту же тему романъ «Кудеяровъ дубъ», гдѣ свои впечатлѣнія и чувства выразилъ уже въ художественной формѣ.

Воспоминанія эти полностью опровергаютъ и разрушаютъ бредовую миѳологію «отечественной войны», сочиненную въ сатанинскомъ экстазѣ лживыми красными пропагандистами, продажными «историками», пейсатыми писателями, «очевидцами» съ сожженной совѣстью и прочими совѣтскими выродками. Со страницъ этихъ воспоминаній намъ открывается взглядъ на событія истиннаго Русскаго человѣка, сопоставляя который со своими собственными взглядами, каждый изъ насъ можетъ еще разъ провѣрить свою Русскость.

Конечно, повѣствованіе Ширяева, какъ и вообще всякія воспоминанія, несетъ въ себѣ элементъ субъективности. Наиболѣе цѣнно въ нихъ то, что Борисъ Ширяевъ видѣлъ собственными глазами, не замутненными совковой ложью, и пережилъ своимъ сердцемъ, бьющимся въ унисонъ съ сердцемъ всей національной Россіи. Меньшаго довѣрія заслуживаютъ тѣ мѣста его очерковъ, гдѣ Ширяевъ пересказываетъ событія, свидѣтелемъ которыхъ онъ самъ не былъ, и даетъ оцѣнки явленіямъ, съ которыми онъ лично незнакомъ или малознакомъ.

Это касается въ первую очередь крайне негативнаго его отношенія къ министру Восточныхъ областей Альфреду Розенбергу, въ дѣятельности котораго онъ замѣчаетъ только отрицательныя стороны. Между тем, Розенбергъ уже однимъ своимъ указомъ «О свободѣ Церкви» заслуживаетъ безусловнаго уваженія со стороны Русскихъ людей, ибо такой свободы въ исповѣданіи Православной Вѣры, какая была при нѣмцахъ, русскіе истинно-православные христіане не имѣли за все время существованія Совка, какъ не имѣютъ его донынѣ и въ РФ. Наше казачество также едва ли может быть в обиде на Розенберга, который своей Декларацией от 10 ноября 1943 года подтвердил все исторические привилегии казачества, данные им Русскими Царями, и честно выполнял все обязательства, взятые им на себя в этой Декларации.

Наконецъ, мѣстами Борисъ Ширяевъ повторяетъ и просто глупѣйшіе слухи, вродѣ сказокъ о «газовыхъ камерахъ» для евреевъ, но это можно объяснить тѣмъ, что въ послѣвоенныхъ условіяхъ разнузданной антигерманской и антигитлеровской истеріи разобраться и отличать правду отъ лжи было крайне трудно, особенно безправному русскому эмигранту.

Въ остальномъ же воспоминанія Бориса Ширяева представляютъ собой исключительно цѣнное свидѣтельство, и мы рады познакомить съ нимъ нашихъ читателей, еще не до конца освободившихся отъ послѣдствій зомбированія пропагандистскими бреднями о «Великой Побѣдѣ», «защитѣ Родины», «фашистскихъ звѣрствахъ», «истребленіи мирныхъ совѣтскихъ гражданъ» и прочихъ «ужасахъ нѣмецкой оккупаціи».

Редакція сайта «Сила и Слава».

(Главы I-III см. здѣсь, главы IV-VI ЗДѢСЬ, главы VII-IX ЗДѢСЬ, главы X-XII ЗДѢСЬ)

ХШ. ДВѢ РОССІИ

На слѣдующихъ страницахъ своего дневника капитанъ Петровъ описываетъ свою радость при свиданіи съ казалось бы потерянной женой и сынишкой Славикомъ, горечь при повой разлукѣ, первыя впечатлѣнія отъ Германіи, въ которой его поразила, главнымъ образомъ, богатая жизнь крестьянства: «врали то, врали то намъ. Боже ты мой!», пишетъ онъ, «а мы вѣрили, что нѣмецкій крестьянинъ хуже нашего колхозника живетъ, и этимъ утѣшались въ нашей проклятой «жистянкѣ». А здѣсь, у каждаго по пять коровъ, да какихъ — каждая изъ нихъ — рекордистка, домъ каменный, мягкая мебель у всѣхъ велосипеды!..»

Берлинъ ему не нравится: «много хуже Москвы и Ленинграда. И дворцы — совсѣмъ не тѣ. Бѣдно жили ихніе короли, съ нашими царями не сравнить!.. и всѣ лучшія вещи во дворцахъ — обязательно наши русскіе подарки», «но порядочекъ — «на большой»)[1] и организація «міровая»: все по карточкамъ, а очередей нѣтъ, выбираютъ любое въ любомъ кооперативѣ».. Вотъ это-да...А метро наше много лучше берлинскаго».

При знакомствѣ съ германской арміей, его удивляетъ не техника, «все это у насъ есть, а танки наши лучше», но ея дисциплина: «въ строю командиръ оретъ, «бузитъ на всѣ сто», а потомъ вмѣстѣ съ бойцами въ кино идетъ, и въ кантину... паекъ одинаковый, дисциплина цѣликомъ и полностью «совѣтская», не какъ у насъ»...

Все это я пропускаю и перехожу къ времени, когда онъ, окончивъ курсъ обученія, остался въ качествѣ инструктора при постоянномъ составѣ школы.

Май 1944 г. Берлинъ.

Наши курсы помѣщаются вблизи красиваго озера Ванзее, куда по воскресеньямъ пріѣзжаютъ тысячи нѣмцевъ изъ Берлина. Все озеро бываетъ тогда усыпано лодками. Умѣютъ культурно отдыхать черти. И Гитлеръ — парень башковатый: даетъ клапанъ газу: ни «воскресниковъ», ни «ударниковъ» — получай полностью, что полагается... займовъ тоже нѣтъ... Вернемся и у себя такъ сдѣлаемъ!..

Недалеко отъ насъ Дабендорфъ, главный лагерь P.O.А. Туда я ѣзжу по выходнымъ днямъ, а иногда и послѣ занятій. Самъ Власовъ живетъ отдѣльно, въ Дабендорфѣ, бываетъ рѣдко. Всѣмъ лагеремъ заворачиваетъ начштаба ген. Трухинъ, а имъ «солидаристы», они же «персоналисты», они же «нацмальчики» изъ эмигрантовъ. Такъ весь лагерь говоритъ, хотя эмигрантовъ въ немъ почти что нѣтъ, всѣ совѣтскіе. Я тоже познакомился съ двумя «нацмальчиками» (оба старше меня), только не въ лагерѣ, а въ русскомъ ресторанѣ «Байкалъ», послѣ обѣдни (я теперь часто въ церковь хожу, не потому что очень къ Бога увѣровалъ, а тамъ душѣ хорошо: свое, наше, русское... Вѣроятно, и Богъ есть!..)

«Нацмальчики» — люди очень образованные, и программа у нихъ четкая, все спланировано «въ ажуръ», а народа нашего они не знаютъ... и изъ программы ничего не получится, потому что, если Iоську свернемъ, то неизбѣжно большой б...къ будетъ и надежда только на нѣмецкую власть... вѣдь, народъ нашъ голодный, озлобленный!.. Къ примѣру, хоть въ трамваѣ: въ Германіи я за 8 мѣсяцевъ не видѣлъ ни одной ссоры, а у насъ повсемѣстно, съ утра до вечера. Кромѣ того ихъ «условная собственность» — тотъ же колхозъ... А мы всѣ, и городскіе, и колхозные, настоящей «своей» собственности хотимъ и о ней тоскуемъ...

За эти мѣсяцы я перечиталъ много эмигрантской литературы. Много въ ней хорошаго, дѣльнаго, но главнаго-то они не знаютъ: насъ не знаютъ. Вотъ хотя бы НКВД. У нихъ въ романахъ всѣ чекисты — или жиды, или садисты. А у меня было много пріятелей изъ НКВД по клубу «Динамо»: футболистовъ и болѣльщиковъ. Славные ребята, на лодкахъ съ ними катался, водку пилъ.

Вотъ въ этомъ-то и вся тоска, что эти славные ребята сегодня со мной водку душевно пьютъ, а завтра мнѣ «дѣло пришьютъ», измытарятъ на допросахъ, сошлютъ лѣтъ на 10, а сами будутъ снова съ чистою душою въ волейболъ играть... И не они одни, а всѣ мы таковы: всѣ «блатъ» ругаемъ, и каждый стремится словчить «по блату», на НКВД указываемъ, а кто туда доносы пишетъ... «Обратно» — же мы!

Вотъ, объ этомъ я часто спорю съ ребятами въ Дабендорфѣ. У нихъ все упрощенно до края: обманулъ насъ «отецъ народовъ», а мы всѣ — святые и надо защищать завоеванія февраля... насчетъ февраля я не знаю, думается, что и тогда было не ладно, а то, что мы не святые, это мнѣ ясно и понятно.

Вообще много въ Дабендорфѣ «безпочвеннаго». Напримѣръ, полковникъ Боярскій такую «бузу третъ»: — мы должны вести свою линію и въ рѣшительный моментъ противопоставить нѣмцамъ мощный кулакъ, пресѣкая ихъ агрессію.

Какой же кулакъ?.. Откуда?.. Чего стоитъ армія безъ снабженія, безъ базы, безъ тыла, безъ фронта?

Полковникъ, а такую «аллилуйщину» несетъ... Вреда же отъ подобныхъ настроеній много: несомнѣнно у нѣмцевъ въ Дабендорфѣ освѣдомитель есть, и такія настроенія имъ извѣстны. Подрывъ всему дѣлу, да на мой взглядъ и нечестно: нѣмцы свернутъ «отца народовъ», уложатъ на этомъ дѣлѣ 2-3 милліона и заплатить за это надо, а потомъ вступить съ ними въ честнымъ союзъ... Вотъ была бы сила!..

Впрочемъ, все это безпочвенно. Что можемъ мы здѣсь понимать?.. Люди маленькіе!..

+ + +

А вотъ факты. Въ нашей школѣ раскрыта большевицкая ячейка. Сомнѣній быть не можетъ, такъ какъ раскрыли ее сами курсанты, лично мнѣ извѣстные. Точныя цѣли ихъ, однако, не установлены:— пока готовили лишь диверсіонную группу.

Въ Дабендорфѣ тоже случаются такія происшествія. Иначе и быть не можетъ: не оставитъ же НКВД безъ вниманія такое явленіе, какъ РОА... А Гестапо далеко до НКВД... Дѣтская игрушка. Арестовали ночью трехъ курсантовъ... и только. У насъ бы всю школу сверху до низу перетрусили.

Сталинской агентурѣ работать здѣсь очень легко. Я бываю иногда у знакомцевъ въ лагеряхъ остарбайтеровъ. Настроеніе тамъ опредѣленно большевицкое, совсѣмъ иное, чѣмъ я видѣлъ въ Крыму и въ Одессѣ. Психологически мнѣ это понятно: люди тоскуютъ по семьямъ, по «своему корыту», и оно начинаетъ казаться имъ привлекательнымъ, даже при сознаніи его отрицательныхъ сторонъ. А тутъ, въ Германіи, наоборотъ, все кажется чужимъ и «вреднымъ». Рождается необоснованная ненависть. Необоснованная, потому что живутъ остовцы неплохо, много лучше, чѣмъ на совѣтскихъ новостройкахъ: помѣщенія чистыя, у всѣхъ кровати, матрасы, одѣяла (на какой новостройкѣ это видѣли?) ѣда — нормальный паекъ нѣмца, работа по нормальному нѣмецкому графику, кромѣ того, большинство воруетъ и спекулируетъ. Весь Александеръ-плацъ полонъ русскими. Научили нѣмцевъ самогонъ варить, и иные теперь большими тысячами ворочаютъ, а у дѣвушекъ — полные чемоданы барахла... И все же ненависть... Только ждутъ побѣды союзниковъ и твердятъ, что послѣ войны «у насъ по другому будетъ».

Конечно, и здѣсь много агентурной работы, тонкой работы... Но много и глупости: «обратно» вѣрятъ пропагандѣ…

+ + +

Мѣсяца три назадъ я познакомился съ майоромъ Зыковымъ, заправляющимъ въ РОА обѣими ихъ газетами — «Зарей» и «Добровольцемъ». Читалъ ему мои стихи, бесѣдовали... Человѣкъ очень культурный, но я въ полной увѣренности, что это — сталинскій агентъ[2].

Говоритъ онъ много, красиво и всегда умѣетъ связывать, слить воедино русское съ совѣтскимъ. А вѣдь дѣло обстоитъ какъ разъ наоборотъ: настоящее русское — не совѣтское, а противоположное — антитеза — ему. Думается, что поэтому и эмигрантовъ въ РОА не принимаютъ. У тѣхъ: все совѣтское — не русское... это тоже невѣрно, но гдѣ же раздѣляющая черта... Этого, кажется, никто не знаетъ.

Я бываю иногда въ одной эмигрантской семьѣ. Живутъ хорошо и люди очень душевные. Россію любятъ «на всѣ сто». Вездѣ у нихъ Россія. Чай сядемъ пить — обязательно изъ самовара, поставятъ на столъ и любуются, — на стѣнахъ — виды старой Москвы, образа украшены расшитымъ полотенцемъ, шкафчикъ съ русскими книгами — какъ въ музеѣ, заговорили о Россіи — у нихъ слезы на глазахъ... Любятъ, безъ памяти любятъ!..

А вѣдь ничего этого тамъ нѣтъ: ни полотенецъ, ни Иверской, ни буквы «ять», по которой они плачутъ... изъ полотенецъ подштанники пошили. Иверскую — американскому коллекціонеру продали, букву ять «похерили», а главное ко всему этому отношеніе стало другое: они, вотъ, надъ «мужичкомъ въ лапоткахъ» умиляются до слезъ, а иногда на строительствѣ эти самые лапотки выдадутъ вмѣсто ботинокъ, да пошлютъ въ нихъ изъ котловановъ стахановскую норму выкидывать, такъ такой густой «матъ» стоитъ по поводу этихъ лапотковъ, что не провернешь..

Бѣдные люди. Если удастся имъ вернуться въ Россію, какъ они тамъ мордой объ столъ хватятся. Вотъ когда заплачутъ!..

Ну, а моя Россія какова? Ту, о которой они вздыхаютъ, я знаю только изъ книгъ и, признаюсь, особой нѣжности къ ней не чувствую, ни объ Иверской ни о буквѣ «ять» не заплачу. Они (эмигранты хорошіе вдумчивые люди) думаютъ, что я люблю свои Магнитогорски и Комсомольски. Это совсѣмъ не такъ: для меня они — муки, каторга, украденные, отнятые у меня годы молодости. Если и есть во мнѣ любовь съ нимъ, то какая же, какъ была у декабристовъ къ браслетамъ, сдѣланнымъ изъ кандаловъ, пополамъ съ ненавистью, любовь къ собственному страданію, достоевщина, психика... Въ ту будущую Россію, которую рисуютъ себѣ «нацмальчики», я не вѣрю. Она — выдуманная этими хорошими, пламенными ребятами. Такой не будетъ, потому что кадровъ для нее нѣтъ!

И между тѣмъ люблю, крѣпко люблю Россію. Понялъ я это здѣсь, въ Германіи. Любилъ и раньше, а понялъ здѣсь. Когда я увидѣлъ эти нѣмецкія деревни, ихъ обжитые дома, тюльпаны на окнахъ у бауэровъ, чистенькія пивнушки, кирки съ памятными досками о павшихъ за родину — мнѣ стало стыдно до слезъ, за себя, за Россію, за СССР съ его нищетой, загаженными дворами, загаженными душами... за чужое такъ стыдно не бываетъ. На чужихъ что?.. Плевать, если они безобразничаютъ... а вотъ, вотъ, если родная мать на улицѣ пьяная, задравъ подолъ, пляшетъ — тогда стыдно, потому что своя, любимая!

А стыдно бываетъ часто и не только на нѣмцевъ глядя, но и на своихъ. На прошлой недѣлѣ я былъ въ лагерѣ Вустрау, за Берлиномъ. Это лагерь особенный, гдѣ нѣмцы содержатъ безъ работъ, на полномъ пансіонѣ резервъ русской, украинской, кавказской и прочей интеллигенціи. Наивные (много въ нихъ этой доходящей до глупости, прямолинейной наивности) Вертеры убѣждены, что готовятъ тамъ будущихъ нѣмецко-русскихъ администраторовъ, а на самомъ дѣлѣ кормятъ, поятъ и одѣваютъ въ большинствѣ случаевъ ловчилъ и дармоѣдовъ... Въ СССР подобный номеръ не прошелъ бы... Есть, конечно, исключенія: доцентъ Гукемухъ, черкесъ, глубокій языковѣдъ кавказскихъ народовъ, вывезшій изъ Микоянъ-Шахара на трехъ подводахъ всю свою многочисленную родню и пропутешествовавшiй на колесахъ до самаго Львова, талантливый журналистъ «Аспидъ», группа молодежи, выпускающая на ротаторѣ очень приличный ежемѣсячный журналъ, чета артистовъ Блюменталь-Тамариныхъ, поэтъ Тихій.... Эти работаютъ, а большинство втираетъ очки и нѣмцамъ (чертъ съ ними!) и намъ (это хуже!). Такъ вотъ, встрѣчаю въ Вустрау своего профессора Чаплю, читавшаго у насъ русскую литературу, обрадовался, бросаюсь къ нему, здороваюсь, а онъ въ отвѣтъ: «Не розумeю россiйкой мовы».

Я такъ и сѣлъ!.. Вогъ тебѣ и русская литература. Потомъ узналъ, что Чапля у Розенберга на украинcтвѣ карьеру дѣлаетъ. «Обратно» стыдно стало! До чего испохабился русскій народъ! И странно: молодежь, воспитанная на примѣрѣ Павлика Морозова, все же честнѣе. Она бродитъ въ потемкахъ, тычется мордой во всѣ углы, но ищетъ пламенно и упорно. А вотъ подобные, въ прошломъ обычно совѣтскіе «активисты» готовы душу за сто граммовъ колбасы продать.

Подвожу итоги. Россіи двѣ: одна — мечта! Безразлично, какая мечта, « въ лапоткахъ и съ березкой» или основанная на «іерархіи личности» ли съ «царемъ на бѣломъ конѣ» — все это — мечты, а другая, реальная, въ которой кровь съ гноемъ смѣшана въ прорвавшемся нарывѣ. Эта Россія — мы! Но вѣдь кровь очистится, гной отойдетъ, таково и значеніе процесса. Правъ Достоевскій! Читаю его, и начитаться не могу. Геніальный писатель! все видѣлъ! Значитъ нужно бороться за эту очищенную кровь. Какъ?.. Въ настоящій моментъ — оружіемъ. Въ союзѣ съ нѣмцами? Отчего же нѣтъ!.. Не станемъ жеребцами, если переночуемъ въ конюшнѣ. Власовъ правъ!

Но только и всѣмъ намъ нужно бороться, каждому въ самомъ себѣ очищать свою кровь отъ гноя. Онъ во всѣхъ насъ въ той или иной мѣрѣ содержится.

Конкретное рѣшеніе — откомандировываюсь на фронтъ. Куда — безразлично! Вполнѣ ясно, что война рѣшается въ цѣломъ, и разговоры о томъ, что мы должны сражаться только на восточномъ фронтѣ — полная глупистика. Большевики правы, когда говорятъ: «всѣ, кто не съ нами, противъ насъ!»

+ + +

Получилъ назначеніе во Францію, 5-й казачій полкъ. Странная комбинація получилась: я — русскій, ѣду сражаться въ союзѣ съ нѣмцами за Россію на поляхъ Франціи противъ англичанъ, американцевъ и новозеландцевъ. Вотъ какія абсурдныя положенія создаетъ для насъ, маленькихъ людей, большая міровая политика. Но, что я и тамъ буду служить Россіи, для меня ясно и несомнѣнно. Только какой?.. Съ буквой «ять» и березками или съ «условной собственностью»?... Все равно. Только не сталинской! Она сама скажетъ: какой! Какая получится, а я — солдатъ, и мнѣ разсуждать не полагается. Въ этомъ нѣмцы правы цѣликомъ и полностью.

XIV. Въ НЕИЗВѢСТНОСТЬ!

Во Францію капитанъ, теперь есаулъ, Петровъ попалъ въ самое горячее время — къ высадкѣ союзниковъ въ Нормандіи, выполнялъ тамъ обязанности инструктора новаго противотанковаго оружія при нѣсколькихъ русскихъ частяхъ, участвовалъ въ бояхъ и вмѣстѣ съ остатками казачьяго полка отошелъ въ Эльзасъ. Дневникъ свой онъ велъ и въ этотъ періодъ, но эпизодически и отрывисто. Трагедія русскихъ частей, дѣйствовавшихъ противъ англо-американцевъ — особая тема, и я ее выпускаю. Въ Эльзасѣ онъ былъ раненъ осколкомъ воздушной бомбы и по излѣченіи попалъ въ Сѣверную Италію, въ «казачій станъ», гдѣ, въ районѣ гор. Толмеццо, были сконцентрированы остатки казачества, вырвавшагося изъ совѣтской кабалы. О героическомъ походѣ этихъ казаковъ, двигавшихся гужомъ съ Дона и Кубани до Тріеста, съ женами и дѣтьми, отходившихъ порою съ жестокими боями, попавшихъ подъ Новогрудкомъ въ окруженіе и вырвавшихся изъ него при честной поддержкѣ нѣмцевъ, есаулъ Петровъ не разъ упоминаетъ со словъ участниковъ и очевидцевъ. Это тоже особая тема. Я заканчиваю серію моихъ правдивыхъ очерковъ о пути, пройденномъ многострадальными русскими людьми съ востока на западъ выдержками изъ его дневника, относящимися къ послѣднимъ мѣсяцамъ войны.

Дер. Кавеццо. Италія. Мартъ 1945 г.

«Война проиграна. Въ Нормандіи я еще не вѣрилъ этому, не хотѣлъ вѣрить, но въ декабрѣ, когда нашъ полкъ растянулся тоненькой цѣпочкой по лѣвому берегу Рейна, безъ оружія, съ одними винтовками, когда я увидѣлъ разбитые мосты черезъ Рейнъ, зарево горящаго Страсбурга и, главное, мертвый, парализованный ближній тылъ, — предстоящая гибель стала очевидной. Это понимаютъ всѣ…

Но .мы погибаемъ доблестно и честно, не посрамивъ русскаго имени. Вотъ нѣсколько эпизодовъ, всплывшіе въ моей памяти.

Во время первыхъ боевъ въ Нормандіи батальонъ русскихъ добровольцевъ (не РОА, а нѣмецкой арміи), былъ окруженъ канадцами. Я зналъ этотъ батальонъ. Онъ состоялъ изъ красноармейцевъ, сдавшихся нѣмцамъ подъ Минскомъ безъ боя. Канадцы предложили сдаться. Нѣмецъ — командиръ батальона — опросилъ солдатъ, и всѣ они единогласно отказались отъ сдачи и пошли на безнадежный прорывъ. Удалось вырваться лишь тремъ: двумъ солдатамъ и лейтенанту, который и разсказалъ это мнѣ.

Въ лазаретѣ я лежалъ съ офицеромъ РОА, вырвавшемся изъ осажденной Ла-Рошели на подводной лодкѣ. Раненъ онъ былъ уже въ Берлинѣ съ воздуха, тамъ, кажется, и до сихъ поръ сидятъ части РОА, которыя мѣстами ведутъ даже наступательные бои. На нѣсколько предложеній о сдачѣ неминуемо слѣдовалъ отказъ. А вѣдь это тоже плѣнные, сдавшiеся нѣмцамъ.

Въ Эльзасѣ при короткомъ ударѣ противника нѣсколько нѣмцевъ спрятались въ подвалѣ и не захотѣли отходить, задумавъ сдаться въ плѣнъ. Къ тому же склоняли они и обнаружившихъ ихъ проходившихъ казаковъ. Наши ребята забросали ихъ гранатами.

Мы знаемъ, что ждетъ насъ у красныхъ, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, у каждаго изъ насъ все же живетъ въ мозгу какая-то искра надежды, что и «тамъ» можетъ удастся сохранить жизнь, отдѣлавшись 10-15 годами каторги. Эта надежда не можетъ покинуть живущею даже въ послѣднюю минуту жизни... Но наши бойцы предпочитаютъ ей неизбѣжную, неотвратимую смерть. Тѣ, кто сдавался нѣмцамъ безъ боя…

Въ чемъ же дѣло? Думается въ томъ, что теперь, повидавъ иную жизнь, мы уже не въ силахъ вернуться къ совѣтскому прозябанію и сознательно предпочитаемъ ему физическое уничтоженіе себя.

+ + +

«Нашъ «Казачій станъ» явленіе очень интересное и характерное для отношенія народныхъ массъ Россіи къ совѣтской власти. Исторія его вкратцѣ такова. Къoгда началось обратное движеніе Германской арміи, десятки, вѣрнѣе сотни тысячъ семей и одиночекъ потянулись вслѣдъ за нею. Характерно, что основную часть этого потока составляли крестьяне; удѣльный вѣсъ интеллигенціи былъ незначителенъ, рабочіе — еще меньше. Впрочемъ, разграничить теперь въ СССР колхозника отъ рабочаго чрезвычайно трудно. Большинство шло съ надеждой на скорое возвращеніе, вѣра въ побѣду нѣмцевъ была еще крѣпка, меньшинство сознавало трагизмъ своего положенія и все-таки шло. Служившихъ у нѣмцевъ въ этомъ потокѣ мало. Вела, толкала его стихія.

Нѣмцы охотно помогали этимъ бѣженцамъ: подкармливали ихъ, организовывали этапные пункты, предоставляли право проѣзда по ж. д., подвозили и на пустыхъ грузовикахъ. Многіе двигались гужомъ, даже коровъ вели...

На Днѣпрѣ и въ Крыму нѣмцы начали уже съ лѣта 43-го года группировать казаковъ и погнали основное ядро гужомъ въ Польшу. Походнымъ Атаманомъ сталъ волею судьбы полковникъ, теперь генералъ Домановъ. Я мало соприкасался съ нимъ, но на меня онъ произвелъ впечатлѣніе зауряднаго и даже слабовольнаго человѣка. Это не вождь. Въ прошломъ, кажется, только есаулъ, въ совѣтскій періодъ — учитель.

Его начальникъ штаба полковникъ Стахановъ — дѣло иное. Это неисчерпаемый фонтанъ энергіи. Работаетъ по 20 часовъ въ сутки, всегда свѣжъ, рѣшителенъ и быстро разбирается въ каждомъ вопросѣ. Имъ держится все. Въ прошломъ — исторія богатая, бѣлый офицеръ, дутовецъ, пережившій тысячи приключеній. Въ дни окруженія показалъ себя боевымъ офицеромъ. Это признаютъ даже его враги. А вражды и здѣсь много. Борятся за «блага жизни», за чины, донцы съ кубанцами, эмигранты съ совѣтскими...

Въ результатѣ отката на западъ, казачій обозъ и сформированные изъ него полки докатились до сѣв. Италіи. Нѣмцы отвели ему районъ Толмеццо, кишѣвшій партизанами. Очищать пришлось съ довольно упорными боями. Теперь городъ и близлежащія деревни въ радіусѣ 30-40 км спокойны, но горы полны и бадольовцами — остатками итальянской арміи (народъ сравнительно приличный, командуютъ офицеры) и гарибальдійцами. Эти — просто сволочь, въ большинствѣ — коммунисты. Населеніе ихъ поддерживаетъ, и мы сами во многомъ виноваты: очищая районъ отъ партизанъ, здорово грабанули наши казачки. Пограбливаютъ и теперь. Домановъ рѣшительныхъ меръ не принимаетъ: слабъ или ищетъ популярности. Нѣмцы, — здѣсь стоитъ отрядъ СС, — тоже не протестуютъ. У нихъ на казаковъ странный и невѣрный взглядъ: искренно и глубоко цѣнятъ казацкія боевыя качества, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, считаютъ насъ азіатскими дикарями. Недавно ген. Скромаха показывалъ нѣмецкому главному свое юнкерское училище. Ребята дѣйствительно отборные. Нѣмецъ пришелъ въ восторгъ, но одновременно и страшно удивился, что юнкера смогли такъ быстро освоить сложныя техническія знанія. Въ Нормандіи казаки, да и власовцы тоже, безобразничали по малости. Нѣмцы пользовались этимъ въ качествѣ пропаганды.

— Смотрите, молъ, французы: эти русскіе смирные, уже дисциплинированные, а если красная орда къ вамъ придетъ, что тогда будетъ?

Казачье юнкерское училище — явленіе очень интересное. Юнкера — полностью совѣтскіе, а персоналъ школы — эмигранты. Но спайка, общій языкъ найдены цѣликомъ и полностью. Умѣютъ работать царскіе офицеры! Думается, что здѣсь играетъ немалую роль и общая идеологія «стана», которую проводитъ генъ. Красновъ (въ строевыя и оперативныя дѣла онъ не вмѣшивается, предоставляя ихъ Доманову). Никакого самостійнаго идіотизма здѣсь нѣтъ (а въ XV корпусѣ фонъ Паннвица, судя по ихъ газетѣ, онъ — генеральная линія). Здѣсь все — Россія. Ей служимъ и только ей одной. Главная установка: — русская элита.

Я записался на курсы пропагандистовъ. Не для службы, а для себя. Иногда тамъ Красновъ выступаетъ. Что за человѣкъ! Какъ говоритъ! Много, очень много интереснаго разсказываетъ. Нравятся мнѣ и лекціи Тарусскаго по русской исторіи. Словно завѣса съ глазъ спадаетъ. Онъ — тоже писатель, но я прочесть его книгъ не успѣлъ. Руслитературу, скую вѣрнѣе выборки изъ нея читает ротмистръ Ш-въ. Этотъ кроетъ сплеча: все, чему насъ въ десятилѣткѣ учили, вверхъ дномъ летитъ. Молчалинъ у него — типъ положительный, работникъ, скромный строитель Россіи, а Чацкiй — болтунъ, бездѣльникъ; Герценъ — саботажникъ русскаго прогресса, Некрасовъ — шваль, а Горькій — безталанный писатель... Однако, подумаешь, пожалуй, — вѣрно... А Шолохова нашего любитъ и считаетъ, что «Тихій Донъ» — обвинительный актъ большевизму. Это вѣрно. Интересенъ также и сотникъ Давиденко. Онъ ученикъ акад. Павлова, очень талантливъ...

+ + +

Толмеццо, апрѣль 1945 г.

Романтики я въ казачествѣ не нашелъ. Люди, какъ люди. Развѣ что среди стариковъ попадаются красочные «шолоховскiе» типы, и прежде всего — самъ генъ. Красновъ. Мнѣ удалось съ нимъ говорить какъ съ писателемъ. Какая красивая и честная жизнь имъ прожита. Дѣйствительно — «послѣдній рыцарь».

У насъ здѣсь большинство — монархисты. Особенно старики (это понятно) и молодежь, рожденная 1924-5-6 г.г. Юнкера — полностью. Часто и я объ этомъ задумываюсь: цари, конечно, не были тѣми пугалами, за которыхъ ихъ большевики выдаютъ. Они Россію строили и выстроили. А теперь какъ? Однако объ этомъ мечтать нечего: война проиграна начисто, и ни о какомъ переустройствѣ Россіи планировать не приходится. Послѣ побѣды Сталинъ еще крѣпче гайку завинтитъ. Его сила взяла. Но и конецъ ему придетъ. Народъ съ войны вернется не тѣмъ, какимъ пошелъ. Особенно молодежь.

На фронтахъ дѣло — дрянь. Что же съ нами будетъ?

На-дняхъ сюда пріѣхалъ отъ Власова полковникъ Гончаровъ или Бочаровъ, повелъ агитацію за вступленіе всего казачества въ РОА. Если бы мы были вмѣстѣ съ РОА, то это было бы цѣлесообразно, а такъ, мы — здѣсь, а Власовъ въ Карлсбадѣ — нелѣпо. Полковникъ же распространяетъ письмо ген. Науменко о неподчиненіи Краснову. Это — преступленіе. Кубанцы, недовольные засильемъ донцовъ, текутъ къ Науменкѣ. Получается разложеніе, склоки.

Ходятъ слухи, что американцы предлагаютъ казакамъ выселеніе то-ли въ Австралію, то-ли въ Южную Америку. Конечно, это чушь. Очень мы нужны американцамъ! Но многіе вѣрятъ... Настроеніе подавленное.

+ + +

— Все кончается, и война кончится, — сказалъ ген. Красновъ въ своей общественной бесѣдѣ съ офицерами. Того, что война проиграна не сказалъ, это для всѣхъ ясно. Говорилъ красиво, спокойно и по-старчески мудро. Но главнаго, о чемъ всѣ думаютъ, не сказалъ. Онъ упиралъ на честь, долгъ, духовныя цѣнности, а физически — то, что намъ дѣлать? Большинство уходило съ бесѣды разочарованными, а я принялъ рѣшеніе отдѣлиться отъ массы и дѣйствовать одному, примѣняясь къ мѣстности. Что же я, шкуру спасаю? Нѣтъ. Помочь здѣсь ничѣмъ не могу, но вполнѣ возможно, что въ будущемъ и найду себѣ примѣненіе на основѣ того, что Красновъ говорилъ на основѣ долга и чести...

Узналъ въ редакціи, что радіо Тріеста уже не работаетъ, а изъ Берлина поступаютъ лишь обрывки. Надо думать: тамъ уличные бои. У насъ всѣ въ тревогѣ, но паники нѣтъ.

+ + +

Кончено. Итальянскій фронтъ палъ. Партизаны спускаются съ горъ, но въ бой съ нами не вступаютъ. Боятся. Домановъ стягиваетъ полки и казаковъ изъ деревень (семейныхъ) въ Толмеццо. Говорятъ, отступаемъ въ Австрію. Зачѣмъ? Почему? Говорятъ, что боимся мѣстнаго населенія изъ-за прошлыхъ безчинствъ. А по-моему, бояться нечего. Напасть на насъ итальянцы не рискнутъ: вояки они липовые, а черезъ 3 дня здѣсь будутъ американцы. Не все ли равно?

Обозы двинулись на перевалы. Паники нѣтъ. Партизаны сопротивленія не оказываютъ. Опасаются, главнымъ образомъ, титовскихъ «ястребковъ», которые безпрерывно шныряютъ по ущельямъ и сбрасываютъ бомбы даже на единичныя автомашины.

Ушли. Я остался. Надѣюсь на себя и на Бога. Теперь знаю: Онъ есть».

+ + +

На этомъ кончается дневникъ капитана Петрова.

XV. ПОВѢСТЬ БЕЗВѢСТНЫХЪ МОГИЛЪ

Мои бѣглые очерки видѣннаго на пути милліоновъ русскихъ людей окончены. Вышли милліоны — дошли тысячи. Многіе ослабѣли въ пути, заблудились, отстали, погибли… Но изъ дошедшихъ тысячъ снова образовались милліоны, чтобы снова остаться въ маломъ числѣ подъ нежданными ударами тѣхъ, у кого они искали, если не помощи, то хотя бы милосердія.

Тупое и слѣпое безсердечье восторжествовало еще разъ, второй разъ на моихъ глазахъ…

Я шелъ лишь по одной извилистомъ тропѣ этого широкаго — отъ Чернаго до Балтійскаго моря — тракта и разсказалъ только то, что видѣлъ на ней. Но тоже далеко не все. Одного я не смогъ вмѣстить въ краткій очеркъ, о другомъ не хотѣлъ говорить потому, что о немъ уже много сказано и многое, надо сознаться, добавлено отъ себя по современному правилу: «лежачаго — бей».

Пепелища деревень, сожженныхъ за пособничество партизанамъ, вынужденное къ тому же, я рѣдко, но видѣлъ. Нелѣпое, ненужное звѣрство. Я видѣлъ также множество жел. дор. составовъ, пущенныхъ подъ откосъ и трупы нѣмецкихъ солдатъ, нелѣпо, ненужно убитыхъ на улицахъ городовъ и на тыловыхъ дорогахъ.

Законы войны суровы и кровавы. Война — не танцулька.

Уничтоженіе поселковъ, связанныхъ съ партизанами, практиковалось всѣми государствами даже въ гуманномъ XIX вѣкѣ: французами въ Испаніи и Алжирѣ, русскими на Кавказѣ, американцами въ разоренныхъ сѣверянами южныхъ штагахъ, англичанами въ Трансваалѣ и по всему міру... таковъ законъ войны.

Но въ помощи своимъ военноплѣннымъ Сталинъ отказалъ впервые въ исторіи. Выкупъ военноплѣнныхъ былъ тоже всегда закономъ войны.

Я видѣлъ и братскія могилы погибшихъ отъ голода въ лагеряхъ военноплѣнныхъ. Но видѣлъ и множество складовъ, элеваторовъ, пакгаузовъ съ продовольствіемъ, сожженныхъ отступавшими красными. Въ первый годъ войны количество плѣнныхъ превышало вдвое число наступавшихъ, чѣмъ было ихъ кормить?..

Въ памяти всплываютъ сцены того пройденнаго пути и созвучныя имъ, но болѣе близкія по времени.

Вотъ маленькій приднѣпровскій городокъ. По его немощеной улицѣ быстрымъ шагомъ идетъ нѣмецкій солдатъ, держа въ рукѣ неистово кудахчущую курицу... За нимъ, еле поспѣвая, бѣжитъ и воетъ на ходу баба... Солдатъ рѣзко сворачиваетъ въ переулокъ и неожиданно оказывается передъ своимъ фельдфебелемъ. Тотъ разомъ понимаетъ все. «Хальтъ!». Солдатъ вытягивается. Курица уже въ рукѣ фельдфебеля. Разъ, два... Два полновѣсныхъ удара курицей по мордѣ, послѣ чего она переходитъ въ руки бабы, а солдатъ подъ смѣхъ русскихъ и нѣмцевъ выслушиваетъ длинное назиданіе...

И вотъ другой городокъ, залитый южнымъ нерусскимъ солнцемъ. Вереница понурыхъ безоружныхъ русскихъ казаковъ одѣтыхъ въ фельдграу, проходитъ между двухъ одѣтыхъ въ хаки сержантовъ. Они быстро обыскиваютъ проходящихъ, отбирая часы и деньги… и то и другое безъ счета бросаютъ въ пустую картонку...

Въ ставропольскомъ музеѣ сохранилась единственная въ мірѣ по богатству коллекція стариннаго кавказскаго оружія, собранная въ свое время славными Тенгинскимъ и Самурскимъ полками. Шашки и кинжалы, украшенные золотомъ и серебромъ, совѣтское начальство пораскрало, но на малиновомъ бархатѣ витрины еще лежитъ невзрачный темно-коричневый клинокъ.

Комендантъ оккупированнаго города, прежде «гусаръ смерти», осматриваетъ музеи.

— Шашка знаменитаго древняго мастера — «Гурда» — объясняетъ директоръ музея. Онъ вынимаетъ клинокъ и сгибаетъ его въ кольцо. Глаза стараго кавалериста загораются. Онъ берегъ шашку, взмахиваетъ ею и слушаетъ... «Гурда поетъ свою древнюю боевую пѣсню.

О, какъ украсилъ бы этотъ трофей кабинетъ майора въ его старомъ рыцарскомъ замкѣ...

Но глаза старика потухаютъ. Онъ кладетъ клинокъ на мѣсто.

Сколько «трофейныхъ» сундуковъ вывезли изъ оккупированныхъ областей носящіе русскія имена командиры всѣхъ ранговъ?

Совѣсть нельзя усыплять, особенно тѣмъ, для кого неизбѣженъ, неотвратимъ путь подвига.

Еще картина. Ближній тылъ разгромленный подъ Сталинградомъ 6-ой арміи. На узловой станціи сутолока эвакуаціи. Крѣпкій морозъ. По путямъ мечется женщина, таща за руку пятилѣтняго мальчика. Она стремится уѣхать вслѣдъ за потеряннымъ въ хаосѣ мужемъ. Всѣ вагоны или полны или заперты.

Продрогшій ребенокъ плачетъ. Нѣмецкій солдатъ беретъ его на руки и несетъ къ вагону, оттягиваетъ тяжелую дверь, всаживаетъ обоихъ. Ночью онъ кутаетъ ребенка своимъ суровымъ солдатскимъ одѣяломъ. Это былъ врагъ!

Женщина нашла своего мужа. Теперь всѣ трое въ одномъ лагерѣ со мною. Мальчикъ уже кончаетъ итальянскую школу. Я часто вижу ее и мальчика, идущихъ съ другой русской женщиной, хромой на обѣ ноги.

У этой нѣтъ ни мужа, ни мальчика. Но были. Пять лѣтъ назадъ, въ страшный для русскихъ людей день, ея мужа — бросили на грузовикъ вмѣстѣ съ другими также связанными и окровавленными русскими людьми. Туда же тащили за бороды молившихся о спасеніи невинныхъ душъ русскихъ священниковъ. Ихъ везли на смерть[3]. Женщина бросилась подъ грузовикъ вмѣстѣ съ ребенкомъ. Онъ былъ задавленъ, а она стала калѣкой...

Тягостенъ Божій даръ память!.. Но и благостенъ онъ.

Годъ 1944-й. Ранняя весна. Деревенька надъ Днѣпромъ. Ея улички, спадающіе къ рѣкѣ подъ безпрерывнымъ обстрѣломъ. Въ расположенный въ ней штабъ нѣмецкаго полка прибылъ съ особымъ заданіемъ офицеръ въ странной формѣ: нѣмецкомъ фельдграу, но съ русскими широкими серебряными погонами, русской кокардой на фуражкѣ и черно-желтой ленточкой въ петлицѣ. Онъ дружески принятъ въ избѣ собранія, и вечеромъ ради гостя полковникъ выставляетъ коньякъ и ликеръ. И полковникъ, и пріѣзжій оказались участниками первой войны... воспоминанія, тосты... еще коньякъ и незамѣтно началась веселая фронтовая пирушка. Изъ роты вызвали гармонистовъ къ послѣ нѣсколькихъ вальсовъ и маршей полковникъ подозвалъ старшаго изъ нихъ и что-то тихо спросилъ. Тотъ кивнулъ головой и черезъ минуту... волна стройныхъ звуковъ неповторимо несказанно величественнаго русскаго гимна понеслась надъ рѣкой, омывшей Русь святою водой Крещенія.

Русскій офицеръ всталъ и привычно вытянулся. Рядомъ съ нимъ сталъ нѣмецкій полковникъ. Встали всѣ офицеры... Торжественно струились волны гимна. Величаво катилъ Днѣпръ свои святыя воды. Не ихъ ли капли стекали по щекамъ русскаго офицера въ нѣмецкомъ мундирѣ... Лица нѣмцевъ были строги и суровы.

...Царствуй на страхъ врагамъ!..

Изъ-за рѣки застучалъ пулеметъ. Чей?.. Русскій? — Нѣтъ!..

Въ отвѣтъ ему застрекотали пулеметы третьяго Рейха. Соціализмъ красный и соціализмъ коричневый поливали другъ друга свинцовымъ дождемъ.

Въ ночной темнотѣ пронесся послѣдній аккордъ. Старый нѣмецкій полковникъ высоко поднялъ свой бокалъ, осушилъ его, крѣпко пожалъ руку русскаго офицера. Ихъ глаза встрѣтились. Они оба знали слова величаваго гимна и понимали трескучій языкъ пулеметовъ...

Вслѣдъ за полковникомъ, выполняя старинный военный обрядъ, строго по рангу другъ за другомъ, безъ улыбокъ на каменныхъ лицахъ къ русскому офицеру подошли нѣмцы...

«Россійское государство родилось не въ скопидомныхъ сундукахъ Ивана Калиты, а въ крови, оросившей Куликово поле», — писалъ В. О. Ключевскiй.

Сорокъ тысячъ павшихъ ратниковъ, осознавшихъ себя русскими, насчиталъ «ставъ на костяхъ» князь Владиміръ Андреевичъ. Какъ просто было тогда!.. Передъ ратью — орда, врагъ. За ея укрѣпленнымъ Святымъ Крестомъ строемъ — Родина, Русь. Древнія могилы вокругъ Куликова поля и теперь разсказываютъ объ этой простотѣ и ясности: по одну его сторону деревни зовутся: Кресты, Старый Погостъ, Молитвено, а по другую — Смердячи, Бугры. Поганкино... Можетъ быть теперь переименовали, но больше полтысячи лѣтъ носили они свои имена.

Теперь не то. Раскиданы могилы ратниковъ, сознавшихъ себя русскими, отъ приатлантической Ля-Рошели до водъ Тихаго океана, отъ залитою солнцемъ Римини до концлагерей льдистой Арктики, отъ нѣмецкаго Дахау до воздвигнутаго на костяхъ совѣтскаго Комсомольска-на-Амурѣ... Именъ у нихъ нѣтъ.

Вѣчная память и Вѣчный покой павшимъ за Русь, за Россію!...

Путь къ ней, къ Россіи, въ тѣ давніе годы былъ прямъ и ясенъ. Поднялись за своими князьями ратники бѣлозерскіе, суздальскіе, муромскіе, полоцкіе, звенигородскіе, костромскіе и пошли подъ Коломну по зову Великаго Князя Московскаго по слову Святителя Радонежскою. Стали въ Коломнѣ подъ стягъ Побѣдоносца, змія поражающаго, и двинулись дальше, уже русскою ратью за Оку, за Непрядву въ злую, страшную сѣчу за Русь. Въ пути томъ и въ сѣчѣ изъ муромскихъ, полоцкихъ, костромскихъ стали Русскими.

Свѣтелъ и ясенъ былъ ихъ путь къ Россіи, осѣненный чудеснымъ знаменіемъ Владимірской Матери Божіей.

«Родиться русскимъ — это мало.

«Чтобъ зваться имъ — имъ надо стать» — писалъ поэтъ.

...Надъ Россіей — Русью стала темная ночь. Ея тьма скрыла отъ ищущихъ взоровъ и свѣтлый ликъ Пречистой, и блистательный стягъ Побѣдоносца, и само Русское имя.

Во тьмѣ, замкнутые желѣзной стѣной, томились и скорбѣли утратившіе свое имя люди...

Невиданные сполоха — молніи небывалой грозы просѣкли тьму. Громы ея пробили желѣзную стѣну, и истомленные тьмой, отчаявшiеся, безымянные люди, страждущіе и жаждущіе узрѣть блескъ стяга и обрѣсти утраченное имя, ринулись въ проломы.

Чтобы найти Родину, нужно было ее покинуть. Чтобы придти въ Россію — уйти изъ нее, вырваться изъ колдовского круга, разорвать чары оборотня, принявшаго ея обличiе.

Страшный, тернистый путь, не иного не было!

Шли, изнемогали, погибали, падали, вставали, снова шли… Вышли милліоны — дошли тысячи... Но и они штыками Власовской арміи, клинками Красновскихъ казаковъ, свидѣтелями правды Кравченко разорвали колдовскія оковы оборотня и кровью мучениковъ Лiенца и Римини начертали на его лживой личинѣ:

СССР — НЕ РОССІЯ.

+ + +

На широкихъ просторахъ отъ Волги до Вислы, было раскидано много иныхъ нерусскихъ кладбищъ. Было. Теперь они сравнены съ землей и стерта память объ ихъ жильцахъ.

Могилки на нихъ стояли стройными шеренгами, и на каждой лежалъ боевой стальной шлемъ, часто пробитый пулей... На ровныхъ одинаковыхъ крестахъ были написаны нерусскія имена, чинъ, номеръ полка и дата конца боевой службы.

Подъ крестами лежали мекленбургскiе мужики, рурскiе шахтеры, — солдаты, которымъ неисповѣдимою волею Господней было суждено пробить проломы въ воздвигнутой оборотнемъ колдовской стѣнѣ. И лечь въ нихъ костьми.

Соціализмъ коричневый вырывалъ у краснаго соціализма сотню милліоновъ его рабовъ, но рвалъ ли мекленбургскiй крестьянинъ у саратовскаго колхозника его кормилицу-землю?.. Отнималъ ли саарскiй углекопъ у донецкаго шахтера его черствую корку хлѣба?

То, что я видѣлъ на пройденномъ за эти годы пути, говоритъ — нѣтъ, не отнималъ.

Только на страшномъ Судѣ Господнемъ сможемъ счесть, кто кому долженъ за пролитые кровь и слезы. Только тамъ, а здѣсь я, русскій солдатъ и русскій человѣкъ, съ чистой совѣстью передъ матерью моей Россіей говорю имъ, солдатамъ нѣмецкимъ, устлавшимъ своими костьми мой скорбный, запутанный, но единственный тогда путь къ ней, моей матери:

Спите съ миромъ, въ чужой и чуждой вамъ землѣ.

Б. Ширяевъ

Конецъ.