Борисъ Ширяевъ. «Ставрополь-Берлинъ». Часть I

 

Одной изъ наиболѣе сфальсифицированныхъ и искаженныхъ до неузнаваемости страницъ новѣйшей Русской исторіи является, безусловно, періодъ такъ называемой «великой отечественной войны» и нѣмецкой оккупаціи совѣтскихъ территорій. Все, что написано по этому поводу совѣтско-россiянскими писателями, поэтами, публицистами и историками, представляетъ собой грандіозный историческій подлогъ, который по степени своей лживости и гнусности можетъ быть сопоставленъ только съ грязной еврейской выдумкой о «холокостѣ». Недалеко отъ этой литературно-исторической макулатуры ушли и различныя совковыя воспоминанія очевидцевъ и участниковъ, ибо они написаны людьми съ безбожнымъ мышленіемъ и ублюдочной жидо-большевицкой моралью. Эти люди при всемъ желаніи неспособны честно описать то, что было у нихъ передъ глазами, ибо сатана, которому они предали свои души, настолько ослѣпилъ ихъ умъ, повредилъ ихъ совѣсть  и извратилъ ихъ чувства, что они «видя, не видятъ и, слыша, не разумѣютъ» (Лк. 8:10).

По этой причинѣ для полученія правильнаго представленія о «великой отечественной войнѣ» и жизни на «временно оккупированныхъ территоріяхъ» слѣдуетъ обращаться только къ такимъ произведеніямъ, которыя написаны людьми христіанской Вѣры и Русскаго духа. Такихъ работъ, къ сожалѣнію, весьма немного  вслѣдствіе малаго количества людей указанной категоріи. Большинство писателей, историковъ и мемуаристовъ, заявляющихъ себя «русскими» и «православными», при ближайшемъ ознакомленіи обнаруживаютъ свою  сильную зараженность совѣтчиной, жидовствомъ и сергіанствомъ.

Поэтому мы съ большимъ удовольствіемъ предлагаемъ нашимъ читателямъ воспоминанія русскаго писателя Бориса Ширяева, бывшаго непосредственнымъ свидѣтелемъ нѣмецкой оккупаціи Сѣвернаго Кавказа,  а затѣмъ отступавшаго съ  Германской Арміей до самаго Берлина и въ итогѣ ушедшаго на Западъ черезъ Италію. Свои воспоминанія подъ псевдонимъ Алексѣя Алымова онъ публиковалъ въ нѣсколькихъ номерахъ журнала «Часовой» за 1949 и 1950 года, а четыре года спустя издалъ на эту же тему романъ «Кудеяровъ дубъ», гдѣ свои впечатлѣнія и чувства выразилъ уже въ художественной формѣ.

Воспоминанія эти полностью опровергаютъ и разрушаютъ бредовую миѳологію «отечественной войны», сочиненную въ сатанинскомъ экстазѣ лживыми красными пропагандистами, продажными «историками», «очевидцами» съ сожженной совѣстью и прочими совѣтскими выродками. Со страницъ этихъ воспоминаній намъ открывается взглядъ на событія истиннаго Русскаго человѣка и истинно-православнаго  христіанина, сопоставляя который со своими собственными взглядами, каждый изъ насъ можетъ еще разъ провѣрить какъ свою русскость, такъ и свою православность.

Конечно, повѣствованіе Ширяева, какъ и вообще всякія воспоминанія, несетъ въ себѣ элементъ субъективности. Наиболѣе цѣнно въ нихъ то, что Борисъ Ширяевъ видѣлъ собственными глазами, не замутненными  совковой ложью, и пережилъ своимъ сердцемъ, бьющимся въ унисонъ съ сердцемъ всей національной Россіи. Меньшаго довѣрія заслуживаютъ тѣ мѣста его очерковъ, гдѣ Ширяевъ пересказываетъ событія, свидѣтелемъ которыхъ онъ самъ не былъ, и даетъ оцѣнки явленіямъ, съ которыми онъ лично незнакомъ или малознакомъ.

Это касается въ первую очередь крайне негативнаго его отношенія къ дѣятельности Министерства Восточныхъ территорій Альфреда Розенберга, которую онъ самъ могъ наблюдать лишь изрѣдка (т.к. пребывалъ все время въ армейской зонѣ оккупаціи) и судилъ о ней большей частью по разсказамъ нѣмецкихъ военныхъ, которые въ силу извѣстной непріязни фронтовиковъ къ тыловикамъ давали дѣятельности Розенберга и его подчиненныхъ далеко не лестныя оцѣнки. 

Въ этомъ отношеніи воспоминанія Бориса Ширяева грѣшатъ противъ исторической правды. Розенбергъ уже однимъ своимъ указомъ «О свободѣ Церкви» заслуживаетъ безусловнаго уваженія со стороны Русскихъ людей, ибо такой свободы въ исповѣданіи Православной Вѣры, какая была при нѣмцахъ, русскіе истинно-православные христіане не имѣли за все время существованія Совка, какъ не имѣютъ его донынѣ и въ РФ. Политика Восточнаго Министерства на оккупированныхъ территоріяхъ дѣйствительно вызывала справедливыя нареканія, однако яростные критики Розенберга почему-то все время упускаютъ изъ вида, что послѣднему приходилось дѣйствовать въ невѣроятно трудныхъ условіяхъ: при явномъ и тайномъ саботажѣ замаскированныхъ большевицкихъ агентовъ; среди массы безбожнаго населенія, развращеннаго 25 годами жидо-большевизма до послѣдняго предѣла; на разоренной войной и сталинской тактикой «выжженной земли» территоріи; при катастрофической нехваткѣ административныхъ кадровъ изъ числа образованныхъ и интеллигентныхъ русскихъ людей, которые были либо истреблены НКВД, либо увезены на востокъ; наконецъ, при непрекращающейся террористической дѣятельности еврейскихъ и коммунистическихъ бандъ, использовавшихъ въ своей борьбѣ совершенно чудовищные, просто невѣроятные по своему звѣрству, цинизму и подлости методы и пріемы.

Наша собственная русская администрація эпохи ген. Деникина и адм. Колчака позорно провалилась съ организаціей тыла, находясь въ гораздо болѣе благопріятныхъ условіяхъ, чѣмъ нѣмцы, поэтому едва ли у насъ, русскихъ, есть моральное право бросать камень въ Розенберга, котораго извиняетъ хотя бы то, что его чиновники работали въ чужой странѣ, которую знали плохо, тогда какъ чиновники ген. Деникина и адм. Колчака работали въ своей собственной странѣ и знали ее прекрасно. Къ неспособности Бѣлыхъ вождей справиться съ красной партизанщиной и махновщиной въ своемъ тылу у насъ относятся снисходительно и даже сочувственно, тогда какъ аналогичная неспособность нѣмцевъ почему-то вмѣняется имъ чуть ли не въ преступленіе, хотя по сравненію со сталинскими лѣсными бандитами типа Емлютина махновцы выглядятъ просто ангелочками. Въ этомъ отношеніи русская историческая литература и публицистика давно грѣшатъ явной односторонностью: то, что прощается и извиняется Бѣлымъ, въ отношеніи нѣмцевъ становится  обвинительнымъ актомъ.

Наконецъ, мѣстами Борисъ Ширяевъ повторяетъ и просто глупѣйшіе слухи, вродѣ сказокъ о «газовыхъ камерахъ» для евреевъ, но это можно объяснить тѣмъ, что въ послѣвоенныхъ условіяхъ разнузданной антигерманской и антигитлеровской истеріи разобраться и отличать правду отъ лжи было крайне трудно, особенно безправному русскому эмигранту.

Въ остальномъ же воспоминанія Бориса Ширяева представляютъ собой исключительно цѣнное свидѣтельство, и мы рады познакомить съ нимъ нашихъ читателей, еще не до конца освободившихся отъ послѣдствій зомбированія пропагандистскими бреднями о «Великой Побѣдѣ», «защитѣ Родины», «фашистскихъ  звѣрствахъ», «истребленіи мирныхъ совѣтскихъ гражданъ» и прочихъ «ужасахъ нѣмецкой оккупаціи». 

 

Редакція сайта «Сила и Слава».

 

 

Ставрополь — Берлинъ

(Изъ лично пережитаго)

I. Изъ рукъ въ руки.

 

Когда въ концѣ іюля 1942 г. радіо на Ставропольскомъ базарѣ прохрипѣло: — Нами оставленъ Ростовъ... обреченность города и всего Сѣвернаго Кавказа стала настолько очевидной, что даже «присяжные оптимисты по должности» пріумолкли. Среди эвакуированныхъ съ запада евреевъ, — ихъ скопилось въ Ставрополѣ около 10 тысячъ, — началась паника. Въ учрежденіяхъ начали спѣшно готовить эвакуаціонные списки. Записывались, какъ всегда, въ добровольно-принудительномъ порядкѣ, такъ какъ не только отказъ, но даже колебаніе въ желаніи эвакуироваться влекло за собой неминуемый арестъ. НКВД судорожно проводилъ послѣднюю чистку города. Ночами «черные вороны» безпрерывно ввозили свою добычу въ ворота тюрьмы, а изъ воротъ одна за другой выходили партіи заключенныхъ, окруженныя автоматчиками и сторожевыми собаками. Ихъ гнали на югъ и на востокъ, но немногіе доходили до мѣстъ назначенія. Позже, въ оврагѣ, около станицы Темнолѣсской было обнаружено около 200 труповъ мужчинъ и женщинъ, разстрѣлянныхъ изъ пулеметовъ и наскоро засыпанныхъ тонкимъ слоемъ земли[1]. Подобными «малыми Катынями» усѣянъ весь путь отступленія красной арміи, и на Сѣв. Кавказѣ особенно густо: застарѣлая ненависть къ русской Вандеѣ вспыхнула вновь съ особенной силой.

И все же, за исключеніемъ бѣженцевъ-евреевъ, эвакуироваться пришлось немногимъ. Стремительность удара нѣмцевъ оказалась неожиданностью даже для партійной верхушки Ставрополя. Начальство бѣжало на подводахъ и въ особенности въ послѣдній часъ, когда поднятый по тревогѣ гарнизонъ занялъ позиціи на ближайшихъ подступахъ къ городу. Бѣгство было настолько поспѣшно, что вошедшіе на слѣдующій день въ кабинетъ предсѣдателя горсовѣта нашли на его письменномъ столѣ откупоренную бутылку водки и передъ ней налитый, но не выпитый стаканъ. Не успѣлъ «хватить для  храбрости» бѣдняга!

Нѣмцевъ ждали съ сѣверо-запада, со стороны отъ Кавказской, но ихъ механизированныя части, сдѣлавъ глубокій обходъ, атаковали Ставрополь съ сѣвера и сѣверо-востока, зайдя въ глубокій тылъ краснымъ, отступавшимъ отъ Ростова на югъ.

Ночь не 3-е августа гарнизонъ Ставрополя провелъ еще въ казармахъ и лишь утромъ былъ увѣдомленъ по телефону, что нѣмцы ночевали въ 40 км отъ города. Такова была связь въ отступавшихъ частяхъ красной арміи.

Въ полдень 3-го августа завыла сирена, и тотчасъ же загрохотали разрывы первыхъ авіабомбъ. Четыре бомбовоза сбросили свой грузъ надъ станціей ж. д. Зенитокъ въ городѣ не было, и, зная это, атакующіе летчики снижались до предѣла. Били безъ промаха: запылалъ нефтескладъ, вспыхнули составы съ евреями-бѣженцами, панически заметались по путямъ люди, дрезины, паровозы... Двумя слѣдующими волнами были атакованы резервы обороны, скопившiеся въ пригородномъ Архіерейскомъ лѣсу; одновременно открыли огонь подошедшіе нѣмецкіе танки. Бой за Ставрополь длился не болѣе часа. Четвертая и послѣдняя волна бомбовозовъ поражала уже хаотически бѣжавшее черезъ городъ человѣческое мѣсиво бросившаго оружіе 30-и тысячнаго ставропольскаго гарнизона. Но бѣжали на западъ далеко не всѣ. Большая половина красноармейцевъ, главнымъ образомъ мобилизованные изъ ближайшихъ районовъ, укрылись въ пригородахъ и ближайшихъ лѣсахъ. Тамъ они пересидѣли 2-3 дня и, разузнавъ обстановку, спокойно разошлись по домамъ. Нѣмцы ихъ не задерживали; пресытившись плѣнными на Украинѣ, они не стремились отягощать ими свои слабыя силы, брошенныя на Кавказъ. Кромѣ того, ихъ политика по отношенію къ мѣстному населенію здѣсь была иной, чѣмъ на Украинѣ, и дала иные результаты. На западъ отъ Ставрополя идутъ двѣ дороги: на Татарку и на Темнолѣсскую. Въ этотъ день обѣ онѣ были запружены густымъ человѣческимъ мѣсивомъ. Пишущій эти строки видѣлъ тяжелое отступленіе Русской арміи отъ Карпатъ, трагическій финалъ Бѣлаго движенія, но ничего подобнаго этому бѣгству красныхъ видѣть ему не доводилось.

По обѣимъ дорогамъ не шли, а буквально бѣжали, катились густыя волны людей, лошадей, машинъ... Ревя сиренами, протискивались набитые людьми и наскоро связанными узлами автомобили отвѣтственныхъ работниковъ; по обочинамъ шоссе, цѣпляясь колесами другъ за друга, неслись тачанки, городскіе экипажи и даже дроги пожарнаго и ассенизаціоннаго обозовъ. Волны бѣгущихъ очень отдаленно напоминали даже разбитыя наголову воинскія части. Артиллерія и пулеметы, — чего у красныхъ въ Ставрополѣ было очень мало, — были брошены на позиціяхъ и долго валялись тамъ къ великой радости забавлявшихся ими ставропольскихъ мальчишекъ; командиры срывали знаки отличія, еще проходя по городу, нѣкоторые сбросили даже выдѣлявшіе ихъ франтовскіе френчи и шли въ однѣхъ рубахахъ. Почти всѣ рядовые побросали винтовки, а ловкачи, успѣвъ перехватить въ городѣ кое-какую одежду, фантастически преобразились. Группы солдатъ останавливали подводы съ еврейскими бѣженцами, выбрасывали дико визжащихъ женщинъ и дѣтей и, усѣвшись въ «трофейный» экипажъ, нахлестывали коней. Изрѣдка попадались тихо бредущіе раненые изъ брошенныхъ лазаретовъ; опираясь на палки, въ халатахъ и подштанникахъ, они брели по краямъ дороги… имъ не помогалъ никто.

Проходя черезъ поселки, эта саранча дочиста обирала все съѣстное, обшаривая склады кооперативовъ, кладовки, кухни и курятники крестьянъ. Не брезговали ничѣмъ, хватали муку, кукурузу, борщъ изъ печи и даже квашни съ опарой... и бѣжали... бѣжали безъ передышки...

Воинскій порядокъ сохранилъ только эскадронъ НКВД. Идя широкою рысью, онъ прорѣзалъ дорогу сквозь разступавшуюся толпу для колонны грузовиковъ съ начальствомъ края и города.

...А съ противоположной стороны въ Ставрополь медленно, грохоча гусеницами, вползали сѣро-синіе нѣмецкіе танки. Солдаты, скинувъ тѣсные мундиры и размѣстившись на броневыхъ покрышкахъ машинъ, съ любопытствомъ оглядывали новый городъ.

Несмотря на то, что большевицкая пропаганда уже больше года безпрерывно кричала о звѣрствахъ нѣмцевъ, населеніе не чувствовало страха. Не только не запирались ворота, не опускались уцѣлѣвшіе ставни, но, наоборотъ, съ продвиженіемъ нѣмцевъ къ центру города, улицы принимали все болѣе и болѣе оживленный видъ. Нѣмецкіе солдаты привѣтственно помахивали руками, недавнія комсомолки и активистки спѣшно пудрили носы и выбѣгали на улицу, отвѣтственные работники планировали «измѣненіе линіи поведенія въ связи съ измѣнившейся ситуаціей».

Въ Ставрополѣ не встрѣчали нѣмцевъ съ цвѣтами и хлѣбомъ-солью, какъ это было нѣсколько дней спустя въ Пятигорскѣ и Кисловодскѣ, но въ часъ ихъ вступленія, несомнѣнно, весь городъ, облегченно вздохнулъ полной грудью.

Причины этого вздоха были различны. Убѣжденные враги большевизма видѣли въ побѣдѣ нѣмцевъ разгромъ своего исконнаго врага; бывшіе собственники — надежду на хотя бы частичное возвращеніе ихъ имущества, главнымъ образомъ, отобранныхъ домовъ; репрессированные и жившіе по фиктивнымъ документамъ (а такихъ немало) — освобожденіе отъ вѣчнаго страха передъ вездѣсущимъ НКВД; голодные — возможность насытиться; знавшіе больше другихъ радовались провалу намѣченнаго большевиками «прощальнаго часа» — разгрома города и, наконецъ, всѣ вмѣстѣ тому, что страшный для обывателя моментъ перехода изъ рукъ въ руки прошелъ почти безболѣзненно, безъ артиллерійскаго обстрѣла, уличныхъ боевъ, большихъ пожаровъ и т. д.

Ставрополь, какъ и большинство городовъ Сѣв. Кавказа, перешелъ къ новымъ хозяевамъ почти неповрежденнымъ. Бомбардировкой съ воздуха были разрушены лишь жел. дор. склады и нѣсколько случайно попавшихъ подъ ударъ домовъ въ городѣ. Всѣ лучшіе зданія уцѣлѣли. Комсомольцы, на которыхъ былъ возложенъ разгромъ оставляемаго города, разбѣжались при разрывахъ первыхъ бомбъ, а частично попрятались съ цѣлью остаться. Чекисты попытались взорвать свое гнѣздо, но второпяхъ оборвали ведущіе къ заложеннымъ минамъ электропроводы и ограничились поджогомъ архивовъ. Послѣдніе заключенные были полностью истреблены гранатами, брошенными въ камеры черезъ окна убѣгающими чекистами

Бой за Ставрополь длился, считая отъ первой атаки съ воздуха, не болѣе двухъ часовъ и стоилъ нѣмцамъ лишь около 10 раненыхъ и убитыхъ. Совѣтскихъ солдатъ легло также не много. Они бросили позиціи до открытія огня нѣмецкими танками. Больше всего пострадало мирное населеніе — бѣженцы, скопившiеся на станціи ж. д. Около 300 убитыхъ и раненыхъ были зарегистрированы въ лазаретахъ. Въ это число попали далеко не всѣ пострадавшіе.

 

 

 

II.  ДЕНЬ  ПЕРВЫЙ

 

Нѣмцы вступили въ Ставрополь около 4-х часовъ дня и къ 6-ти часамъ всѣ главныя силы наступавшей броневой дивизіи уже втянулись въ городъ. Сѣрыя и пятнистыя чудовища стали рядами подъ старыми каштанами тѣнистаго Воронцовскaго сада, переименованнаго въ «паркъ культуры и отдыха». Отъ невиданной огромной автокухни вкусно запахло поджареннымъ саломъ. Запыленные здоровяки-танкисты, сбросивъ фельдграу и рубахи, принялись за бритье и умываніе.

По улицамъ носились трескучіе мотоциклы квартирьеровъ, разставляя указатели-стрѣлки и подыскивая квартиры начальству.

Надъ клубомъ комсостава красной арміи, сохранившимъ полностью свою роскошную обстановку, взвился флагъ со свастикой. Здѣсь сталъ штабъ. Комендатура размѣстилась въ зданіи крайкома партіи, также уцѣлѣвшемъ вплоть до мелочей, и первые три дня нѣмецкій комендантъ возсѣдалъ подъ огромнымъ портретомъ Сталина. Въ горячкѣ первичной организаціи управленія городомъ его позабыли снять, и когда русскіе указывали нѣмцу на это несоотвѣтствіе, онъ лишь бросалъ отрывисто:

— Квачъ!

Желающіе служить у нѣмцевъ или вѣрнѣе при нѣмцахъ, потянулись въ комендатуру тотчасъ же и среди нихъ преобладали… члены и кандидаты партіи.

Что ихъ влекло въ комендатуру? Несомнѣнно, извѣстная часть дѣйствовала по заданіямъ партіи, что и сказалось въ ближайшемъ времени, но это были единицы, а большинство шло по чисто карьернымъ побужденіямъ, тѣмъ же, которыя привели ихъ раньше къ вступленію въ партію. Въ побѣдѣ нѣмцевъ не сомнѣвался никто, и ловчилы-дѣльцы, каковыхъ немало въ рядахъ ВКП(б), стремились съ налету захватить теплыя и хлѣбныя мѣстечки. Нѣмцы это понимали прекрасно и именно поэтому протежировали коммунистамъ. Такой народъ подходилъ имъ, какъ нельзя  болѣе.

— Мы не могли поступать иначе, —  объяснялъ это позже, уже за Днѣпромъ, крупный нѣмецкій генералъ Кестрингъ,  прекрасно изучившій Россію въ качествѣ военнаго атташе посольства временъ Вильгельма II. —  На  Украинѣ  мы  пытались  привлечь  къ  активной  административной работѣ уцѣлѣвшую отъ террора старую русскую интеллигенцію. Но опытъ не удался. Привлеченные оказались или безнадежными рамоликами или безвольными, утратившими индивидуальность «спеціалистами». И тѣ и другіе были непригодны къ живой, требующей иниціативы работѣ. Между тѣмъ, коммунисты давали намъ разомъ готовые кадры привычныхъ ловкихъ администраторовъ. Мы разсчитали, что при наблюденіи за ними, коммунисты станутъ намъ лучшими помощниками. Ихъ политическія убѣжденія не играли роли. Врядъ ли они  глубоки у большинства.

Нужно сознаться, что ген. Кестрингъ былъ правъ въ значительной мѣрѣ. Обезкровленная до предѣла старая русская интеллигенція всѣхъ видовъ утратила силы, необходимыя для активной организаціонной работы. Полузадушенное колхознымъ прессомъ, запуганное раскулачиваніемъ и ссылками крестьянство также не могло выдвинуть своихъ ставленниковъ. Оставалась лишь коммунистическая и коммуноидная группа. И вотъ...

...Едва лишь комендантъ усѣлся за свой служебный столъ, какъ передъ нимъ предстала рослая энергичная женщина.

— Ихб — профессоръ, — кричала она, — профессоръ института, ферштеенъ?  Сталинъ  капутъ,  Гитлеръ гутъ, хейль Гитлеръ. Хочу у васъ работать... Ферштейнъ ?

Для подтвержденія своихъ чувствъ женщина запускаетъ деревяннымъ прессъ-папье въ портретъ Сталина и смачно плюетъ въ томъ же направленіи. Комендантъ, уже привыкшій къ подобнымъ сценамъ, вѣжливо киваетъ головою и, наскоро опросивъ черезъ переводчика, выдаетъ ей, перманентной предсѣдательницѣ всѣхъ комиссій по чисткамъ профессуры и студентовъ Педагогическаго института, члену ВКП(б) В. К. Архангельской назначеніе на должность директора этого института.

Вслѣдъ за нею кандидатъ партіи, ловкачъ — инженеръ Красносельскій назначается бургомистромъ города къ тотчасъ же формируетъ правленіе изъ «своихъ» людей.

Позже Архангельская была смѣщена по единодушному требованію всей профессуры, а Красносельскій разстрѣлянъ за шпіонажъ и крупныя хищенія. Но это было позже, а пока въ руки этой компаніи попадало все управленіе городомъ.

Шли къ нѣмцамъ и иные. Начальникомъ одного изъ районовъ полиціи сталъ бывшій дутовецъ, есаулъ Стахановъ, завѣдывать отдѣломъ здравоохраненія уговорили любимаго и уважаемаго всѣмъ городомъ стараго д-ра Шульца. Оба они работали честно, и каждый служилъ своей идеѣ, служилъ до конца... въ Лiенцѣ, гдѣ оба погибли. Но это были единицы, которымъ приходилось бороться на два фронта, причемъ « внутренній» фронтъ былъ несравнимо тяжелѣе «внѣшняго».

— Бросьте ваши распри, — говорили позже нѣмцы,  когда отъ  нихъ требовали  смѣщенія коммунистовъ, — это хорошіе люди, они честно работаютъ...

Къ вечеру перваго дня управленіе городомъ было полностью сформировано, а въ самомъ городѣ начался грабежъ. Но то, что происходило, можно назвать грабежомъ лишь условно. Громили и растаскивали только государственное имущество, не  касаясь даже богатыхъ квартиръ бѣжавшихъ коммунистовъ. Люди брали то, что считали принадлежащимъ имъ по праву, недоданное имъ за многіе годы тяжелаго труда, отнятое у нихъ силой. Брали почти исключительно самое необходимое: пишу и одежду. Цѣлые магазины съ цѣннымъ техническимъ оборудованіемъ, дорогими красками, радіо — оставались нетронутыми... Жадно хватали муку со складовъ горящей Тулiевской мельницы; сахаръ, сало и консервы изъ закрытыхъ распредѣлителей НКВД и крайкома; колбасу и окорокъ съ беконной фабрики, продукціи которой при большевикахъ  ставропольцы не нюхали.

Нѣмцы не препятствовали, но сами никакого участія въ грабежѣ не принимали. Ихъ войска, вступившія въ Ставрополь, были боевыми передовыми частями. Розенберговские «гольдфазаны» — гражданское управленіе слѣдовало за ними въ весьма почтительномъ отдаленіи. Эти же, пройдя съ боемъ всю Европейскую Россію, видѣли слишкомъ ясно нищету населенія, и они-то знали разницу между нимъ, населеніемъ, и правительствомъ. Жуткія картины голода и террора проходили передъ ними въ каждомъ захваченномъ городѣ, въ каждой деревнѣ. Одѣтый въ фельдграу нѣмецкій Бауэръ, вздыхая о своемъ хозяйствѣ, оставленномъ въ Тюрингiи или Баваріи, не могъ не сочувствовать ограбленному до нитки русскому мужику, несмотря на всѣ усилія нацисткой пропаганды. Но изрѣдка врожденная страсть къ порядку прорывалась. Бравый вахтмейстеръ, видя толпу у только что разбитыхъ дверей продуктоваго склада НКВД, слыша иступленные крики женщинъ и пискъ придавленныхъ дѣтей, командуетъ :

—  Halt!  Frauen und Kinder zuerst![2]  И становится въ дверяхъ.

Поняли. Отхлынули и безпрекословно пропустили  впередъ женщинъ.

Нѣтъ, то, что происходило въ этотъ первый день, не было грабежомъ. Это было естественнымъ и справедливымъ удовлетвореніемъ застарѣлаго, долголѣтняго голода.

Рабочіе обувной фабрики нашли тайный законсервированный складъ подошвенной кожи, — огромная цѣнность въ странѣ «счастливаго изобилія», и сдали его новой дирекціи, взявъ себѣ лишь по парѣ подметокъ. Рабочіе маслозавода убили поджегшаго складъ директора, затушили пожаръ и поставили свою охрану. Это было сдѣлано во время бомбардировки. Коллективъ типографіи фактически не прекращалъ работы. Спрятавшись въ подвалъ при первыхъ разрывахъ, наборщики не успѣли разбрестись по домамъ, какъ уже пришлось набирать приказы нѣмецкаго коменданта. На мѣсто бѣжавшаго, захвативъ изъ кассы 150.000 р., директора сталъ старый метранпажъ Тершуковъ (позже убитый красными въ Румыніи) — и только въ этомъ и была перемѣна.

Августовскіе сумерки еще не кутали города, какъ по всѣмъ его улицамъ тотъ же Володя, что возвѣщалъ печатнымъ словомъ волю трудящихся, — красный партизанъ и инвалидъ, а нынѣ расклейщикъ афишъ —  на этотъ разъ оповѣщалъ ставропольцевъ о приказахъ новыхъ хозяевъ: явиться къ мѣсту работъ, прекратить грабежъ, сдать оружіе, позже 8-ми часовъ по улицамъ не ходить и, главное, сохранять спокойствіе.

Объ этомъ послѣднемъ пунктѣ заботиться комендатурѣ было излишне. Городъ былъ спокоенъ, и многіе, трепетно ждавшіе послѣдними безсонными ночами треска мотора «чернаго ворона» у своихъ воротъ, блаженно   вытягивались подъ одѣяломъ:

— Ухъ! Миновало! Теперь  —  выспимся! Въ 8 часовъ, согласно приказу, улицы опустѣли. На тепломъ небѣ играли отблески зарева горящаго нефтесклада. Вдругъ неожиданно для всѣхъ въ домахъ вспыхнулъ электросвѣтъ. Неожиданно, потому что совѣты ради экономіи топлива, уже четыре мѣсяца не давали энергіи въ жилыя помѣщенія. Оставшійся безъ начальства (директоръ сбѣжалъ) техникъ электростанціи самовольно включилъ городскую сѣть. Нѣмцы не запретили. Они знали, что ночного налета не будетъ.

На утро передъ газетными кіосками стояли очереди. Ставропольцы брали нарасхватъ первый № «безпартійной» русской газеты «Ставропольскія новости». Передовица начиналась словами, прозвучавшими на Руси  81 годъ назадъ:

«Осени себя крестнымъ знаменіемъ православный  русскій  народъ»...

Въ оградѣ единственной уцѣлѣвшей церкви звонили въ наскоро подвѣшенную чугунную доску...

 

 

 

Ш.  МАСКИ СПАДАЮТЪ

 

Съ Деминскаго хутора — небольшого совхоза верстахъ въ 8 къ западу отъ Ставрополя — городъ виденъ, какъ на ладони. Этотъ совхозъ былъ опытно показательной станціей сѣв. кав. зоотехническаго института, и утромъ 3-го августа здѣсь царило тревожное оживленіе. Часовъ въ 10 на 2-х тачанкахъ прикатилъ директоръ института съ семействомъ и тотчасъ же заперся съ директоромъ совхоза.

Кривой, но видавшій виды кладовщикъ, подморгнулъ своимъ единственнымъ  глазомъ: — припекаетъ... — но тотчасъ же добавилъ внушительно, — причинъ къ безпокойству нѣтъ:

«Красная Армія непобѣдима!..»

Доярки, принесшія бидоны съ пѣнистымъ парнымъ молокомъ, переглянулись и закивали головами: — какъ же, какъ же, знаемъ... На собраніи въ субботу профкомъ намъ все чисто объяснилъ.

На совхозный дворъ вкатили еще двѣ подводы. На нихъ, поверхъ горъ узловъ и чемодановъ возсѣдали оба помощника директора института: узколобый, нудный партіецъ Науменко, — учебная часть и безпартійный Н-ковъ, часть хозяйственная. Лошадямъ задали кормъ, но хомутовъ не сняли.

Напряженность момента стала ясной для всѣхъ, вплоть до примолкнувшихъ ребятъ, но говорить объ этомъ боялись. Гипнозъ страха передъ доносомъ слишкомъ глубоко въѣлся въ психику подсовѣтскaго человѣка. Старикъ-пчеловодъ въ своемъ досчатомъ балаганѣ, украдкой перекрестился, прячась за центрифугу.

— Летятъ...  — съ неба донеслось характерное, не такое какъ у совѣтскихъ моторовъ воркотанiе. Четыре огромныхъ бомбовоза медленно, какъ казалось, проплыли надъ  хуторомъ.

Всѣ сбились на пригоркѣ, напряженно всматриваясь въ раскинувшійся на равнинѣ городъ. Притихли.

— Вотъ, она!.. началось!.. Одинъ за другимъ рванули разрывы. На правомъ крылѣ города поднялись медленно и растеклись огромными грибами столбы чернаго дыма. Блеснуло пламя. По станціи ударили — закрестились бабы. Какой-то мальчишка завылъ. На него цыкнули.

Вторая волна... разрывы... Третья... Близкій трескъ моторовъ... шарахнулись.., но это эскадрилья совѣтскихъ «москитовъ» приземлилась и укрылась за садомъ совхоза. По дорогѣ въ Татарку понеслись первые автомобили съ убѣгающимъ начальствомъ.

За ними густо повалили подводы. Со стороны города «заухало».

Артиллеріей бьетъ!..

«Москитовъ» какъ смыло. Низко летя, скользя надъ самыми вершинами лѣса, скрылись вдали. Директоръ и Науменко, ругаясь, сбили замокъ со склада, кладовщикъ куда-то исчезъ, — вытащили весь запасъ масла и, нахлестывая коней, понеслись по жнивью вдоль татарской дороги. Со стороны города дробно застучало... — Пулеметы…

Свершилось. Городъ сданъ. Красные бѣгутъ. Изъ кустовъ бузины выползли укрывавшiеся въ нихъ кладовщикъ и завхозъ Н-овъ, подвода котораго сиротливо стояла подъ навѣсомъ. Укатили черти, и масло слизнули... Вечеромъ, когда дороги опустѣли, и стало яснымъ, что красные не попытаются отбивать городъ, въ комнатѣ кривого кладовщика собралась «аристократія» совхоза. Счетоводы, комбайнеръ, садовникъ, скотникъ и укрывшійся завхозъ, оказавшійся бывшимъ  помѣщикомъ изъ средней Россіи. Ну что ж теперь будетъ?.. — А ничего не будетъ. Завтра пріѣдутъ къ намъ мотоциклеты — и все. Были большевики — будутъ нѣмцы. Хуже не будетъ..

А пшеница кому?..  кому  скотъ!?..

Этотъ вопросъ сидѣлъ въ головѣ у каждаго. Конечно, нѣмцы пограбятъ. Безъ этого нельзя. Война. Но и оставить кое-что должны. Хоть по коровѣ на семью, и пшеницы... Потому что у нихъ собственность признается. А съ землей какъ будетъ... Предполагали всякое. Говорили обо всемъ, только не о нѣмецкихъ звѣрствахъ. — Это все одна пропаганда. Партійнымъ, тѣмъ, конечно, опасаться приходится. А съ чего будутъ мужиковъ бить. Работать-то кто будетъ?.. Вотъ партизаны... тутъ всякое возможно... народъ голодный, злобный...

На ночь затворились наглухо, а утромъ на хуторѣ застопорилъ машины патруль мотоциклистовъ. Лейтенантъ съ засученными рукавами рубахи вытащилъ планшетъ съ двухверсткой и сталъ что-то говорить. Старались понять и не могли. Помощь пришла оттуда, откуда ее никто не ожидалъ, изъ шалаша садоваго сторожа, хромого, молчаливаго старика, безвѣстно откуда пришедшаго весной и по недостатку мужчинъ принятаго на работу. Старикъ подковылялъ къ собравшимся и вдругъ, поклонившись лейтенанту, бойко заговорилъ по-нѣмецки. Онъ оказался бывшимъ служащимъ крупной нѣмецкой фирмы, отбывшимъ 10 лѣтъ Колымы — за «сношеніе съ иностранной державой» — и потомъ скитавшимся по Руси, потерявъ семью и перемѣнивъ имя.

— Дорога на Татарку?.. Да... Вотъ эта! ДоТатарки 18 км.

— Ты бы нѣмцамъ по рюмкѣ водки предложилъ, да шашлыку, — посовѣтовалъ кладовщикъ. — «Водки?..  Да». На обратномъ пути выпьютъ. Вернутся черезъ полчаса, лишь  провѣривъ путь до  Татарки. У нихъ служба аккуратная.

Можно ли дѣлить скотъ?.. Этого лейтенантъ не знаетъ. Онъ только развѣдчикъ, но, конечно можно пользоваться продуктами. Должны же люди ѣсть. Черезъ полчаса въ палисадникѣ директорскаго флигеля стоялъ накрытый столъ, шипѣли шашлыкъ и яичница, сочно поблескивалъ нарѣзанный арбузъ... но «гости» пробыли недолго. Выпили по стаканчику и запылили по дорогѣ. Доканчивала обильное угощеніе новая «головка» совхоза, и тутъ же приняли рѣшеніе: выдать всѣмъ по 10 пудовъ муки. По одной коровѣ, въ собственность, а остальныя беречь до распоряженія. Рѣзать ни-ни, развѣ что овецъ на общее пользованіе. Работы продолжать: начальство, кладовщикъ станетъ за директора, а тамъ дальше видно будетъ...

За водкой маски спадали одна за другой. Въ совхозахъ народъ пришлый, невѣдомый и подолгу на одномъ мѣстѣ не сидитъ. Счетоводъ оказался дьякономъ, комбайнеръ — казакомъ изъ подъ Ейска, бѣглымъ изъ Кемскаго концлагеря, правкомъ этой ночью исчезъ со всей семьей, значитъ правда, что чекистъ былъ, сексотъ...

Плотно сидѣвшія при совѣтахъ маски, спадая открывали приглушенное тщательно скрытое стертое прошлое. Языки развязывались, теперь можно... не вернутся проклятые!.. кто же могъ повѣрить тогда въ возрожденіе боеспособности этого, только что пробѣжавшаго мимо хутора сброда?..

— А что будетъ?.. Нѣмцы... хуже, чѣмъ было, не можетъ быть, выпьемъ...

Въ городахъ процессъ спаданія масокъ проходилъ быстрѣе и сложнѣе. То и дѣло случались самыя невѣроятныя превращенія. Извѣстный всему городу моссельпромовскiй папиросный разносчикъ оказался священникомъ, плановикъ крайисполкома — казачьимъ полковникомъ, военный обозрѣватель газеты, красный инвалидъ и орденоносецъ — ярымъ монархистомъ. — «Ну, а краснымъ партизаномъ то были?.. Былъ и орденъ получилъ!» До 1930 г. коммунизму былъ полностью преданъ, а когда воочію увидѣлъ коллективизацію на Кубани, такъ какъ  рукой сняло. Понялъ, во что всѣ эти «сицилизмы» народу обходятся, и о Царѣ вспомнилъ. А податься  уже некуда было... Теперь — баста...

Появились и самозванцы, большей частью изъ числа бывшихъ безпартійныхъ активистовъ, громче партійцевъ  кричавшихъ ура «геніальнѣйшему» и «любимѣйшему». Теперь они повѣствовали о перенесенныхъ ими страданіяхъ, о тюрьмахъ и ссылкахъ, о мнимыхъ контрреволюціонныхъ подвигахъ или о величественномъ  прошлой...

Маски спадали не только съ людей, знавшихъ дореволюціонную жизнь. Они сыпались дождемъ и съ молодежи. Сильные, свѣжіе организмы стихійно стремились сорвать съ себя искусственно и насильственно нарощенную тѣсную комсомольскую кору.

Редакція новой безпартійной газеты, безпрерывно получала письма съ самыми разнообразными вопросами и требованіями: «скажите намъ правду о тѣхъ кого большевики называли «врагами народа»... — печатайте «уроки хорошихъ манеръ», «мы не хотимъ стыдиться за себя передъ нѣмцами». — Требуемъ организовать при пед. институтѣ курсы иностранныхъ языковъ и русской исторіи. Выпустите листовку западно-европейскихъ модъ. Мы все  раскупимъ!..»

Порою звучали трагическія ноты — кто знаетъ о моемъ мужѣ (имя), арестованномъ (дата) и пропавшемъ безъ вѣсти, сообщите! Молодежь, особенно дѣвушки, охотно поступали на службу въ прибывавшіе ежедневно нѣмецкіе «амты» и «абтайлунги».[3] Всѣ, сколь либо знавшіе нѣмецкій, устраивались переводчиками.

Базаръ собрался на третій день по занятіи города. Сначала робко, съ оглядкой, но скоро развернулся вовсю. Откуда-то появились пирожки, малороссійскія колбасы, краденныя нѣмецкія консервы, бритвы и сахаринъ изъ солдатскихъ посылокъ. Платья, наскоро сшитые изъ учрежденскихъ занавѣсокъ. Богъ торговли и предпріимчивости, легконогій Меркурій также сбросилъ свою маску гонимаго, подворотнаго «спекулянта». Бывшія учительницы, секретари и регистраторши безчисленныхъ совѣтскихъ учрежденій потащили на базаръ домашніе торты «наполеонъ» и «стефанiю». «Чашки чая», армянскія шашлычныя, комиссіонные магазины росли какъ грибы, въ пригородахъ заварили самогонъ. Конкуренція регулировала цѣны, и онѣ медленно шли на убыль. Хлѣбный паекъ былъ сниженъ съ 400 на 300 гр., но на голодъ никто не жаловался.

Не единымъ хлѣбомъ сытъ человѣкъ. Мучительная для духа, кто его сохранилъ, маска вынужденнаго атеизма также спадала. Въ теченіе первой недѣля въ Ставрополѣ, гдѣ сохранилась одна церковь, были открыты разомъ три. Черезъ 4 мѣсяца къ Рождеству въ Ставропольской епархіи было 27 церквей. Въ открытіи новыхъ епархій отказывали, — не хватало священниковъ. Ремонтировать старые, разрушенные храмы было не по силамъ. Скромные престолы учреждались въ опустѣлыхъ складахъ, клубахъ, собраніяхъ. Скромно было ихъ убранство, но велико усердіе украшавшихъ, высоки порывы ихъ душъ. Въ часы службъ эти церкви далеко не вмѣщали пришедшихъ поклониться возстановленному Кресту.

Маски спадали съ лицъ цѣлыхъ племенъ: всѣ карачаевцы собрались въ Кисловодскѣ, чтобы торжественно отпраздновать по старымъ обычаямъ дни Байрама. Скачки, лезгинка, зажаренные цѣликомъ бараны и джигитовка на брошенныхъ при бѣгствѣ коняхъ пятигорскаго военно-ремонтнаго завода, да такая, что приглашенный на празднество нѣмецкій генералъ могъ лишь произнести: «колоссаль, гросартигъ!»[4].

...Теперь карачаевскаго племени больше не существуетъ. При отступленіи его джигиты ушли на западъ, растаяли въ бояхъ съ партизанами полѣсья, а ихъ остатки погибли въ Лиенцѣ. Старики, женщины и дѣти погибли, переселенныя  въ снѣжный  Нарымъ.

Когда ставропольское «Утро Кавказа» выпустило спеціальный казачій номеръ, на первой страницѣ котораго красовались начальныя слова традиціонной пѣсни: «Гей, Кубань, ты наша родина..», этотъ номеръ читался съ амвона въ храмахъ, прилегающихъ къ Ставрополю станицъ. Плакали вдовы казаковъ, зарытыхъ въ безвѣстныхъ могилахъ, плакали дѣти отцовъ, угнанныхъ въ снѣжное приполярье, роняли горячія слезы немногіе уцѣлѣвшіе казаки. По бѣглому подсчету не болѣе 10% казачьяго рода осталось въ кубанскихъ станицахъ. Могли ли они не принять оружія для борьбы съ убійцами своихъ родичей, безразлично кто бы имъ это оружіе не предлагалъ?.. Могли ли они не отдать этой борьбѣ всѣ оставшiяся силы?..

Казачья и горскіе антисовѣтскіе отряды начали возникать на Кубани стихійно снизу, безъ призыва со стороны нѣмцевъ, и германскому командованію выпало на долю лишь использованіе уже готовой, почти сформированной силы, которой, кстати сказать, оно побаивалось, и, несмотря на яркую волю казачества къ борьбѣ, нѣмцы тормозили формированія. Нѣкоторые отряды истинныхъ русскихъ партизанъ создавались даже до прихода нѣмцевъ: мотоциклисты, занявшіе Кисловодскъ, застали его уже въ рукахъ карачаево-казачьяго отряда Сафарова, которому поручили охрану города; при бѣгствѣ изъ «Черкесска» (бывш. станицы Баталпашинской) обозъ совѣтскихъ бѣженцевъ подвергся нападенію конной группы, прибывшей изъ Зѣленчука; въ Краснодарѣ (Екатеринодарѣ) тотчасъ же послѣ занятія города чудомъ уцѣлѣвшій казакъ — первопоходникъ войсковой старшина Бѣлый (судьба неизвѣстна) сформировалъ казачій отрядъ, который позже былъ влитъ въ казачью дивизію фонъ Паннвица; молодой казакъ ст. Новониколаевской М. Земцовъ (погибъ въ Лiенцѣ) сгруппировалъ своихъ станичниковъ и позже, при отступленіи, вывелъ ихъ съ семьями изъ почти полнаго окруженія, черезъ ст. Крымскую и Керченскій проливъ (по льду). Если бы нѣмцы всерьезъ занялись казачьими формированіями, они могли бы имѣть свыше 100 тысячъ пламенныхъ антибольшевицкихъ борцовъ, борцовъ за новую Россію. Но они не сдѣлали этого, несмотря на желаніе военнаго командованія, понимавшаго выгодность мѣстныхъ формированій, особенно, на Кавказѣ въ горной войнѣ. Мѣшалъ Берлинъ и диктовавшій оттуда свои приказы Розенбергъ. Многообещавшее казачье антисовѣтское движеніе, въ результатѣ вылилось въ полуинвалидный «Казачій станъ» въ сѣверной Италіи и закончилось трагедіей Лiенца.

Слѣдуетъ отмѣтить, что нѣмецкая пропаганда казачьяго сепаратизма никакого успѣха ни на Дону, ни на Кубани не имѣла. Позже, въ Германіи и Италіи всѣ попытки берлинскихъ и пражскихъ казаковъ-сепаратистовъ вести пропаганду своихъ «идей» терпѣли полное фіаско. Казачья пресса: «На казачьемъ посту» (ред. сотникъ Гусевъ, погибъ въ Лiенцѣ), газеты «Казачій клинокъ» (ред. есаулъ Польскій, выданъ краснымъ въ Италіи), «Земля казачья» (ред. подесаулъ Болдыревъ, застрѣлился въ Ліепаѣ) — стояла полностью на антисепаратистской позиціи, а ген. П. Н. Красновъ попросту выгналъ явившихся  къ нему пражскихъ самостийниковъ.

Но это было позже, а тогда спала еще одна маска, закрывавшая страшное звѣриное лицо фактическаго властителя города: двери НКВД, скрывавшія за своими тяжелыми створами тысячи кровавыхъ тайнъ, были открыты настежь. Желающіе могли свободно входить во внутренній дворъ, заглядывать въ рѣшетчатыя окна подваловъ, черезъ которыя въ послѣднюю минуту были брошены въ камеры гранаты: тамъ — разорванныя въ клочья тѣла, стѣны, забрызганныя кровью и мозгомъ, неопознанныя вздутыя обгорѣлыя тѣла.

Имена  ихъ,  Ты,  Господи,  вѣси!..

 

(продолженіе )