«Инженеры человѣческихъ душъ»

Совѣтскій народъ -- безбожная, денаціонализированная, лишенная всяческихъ историческихъ корней біомасса -- обязанъ своимъ возникновеніемъ не только массовому террору и оглупляющей пропагандѣ.  Роль террора была чисто отрицательная --  уничтоженіе русскихъ людей, непригодныхъ для передѣлки въ совѣтскаго человѣка, а пропаганда воздѣйствовала главнымъ образомъ на мозги, засоряя ихъ всевозможной ложью. Но совѣтскій человѣкъ, будучи всё-таки ещё человѣкомъ, имѣлъ также и душу, для обработки которой требовался особый инструментъ. Такимъ инструментомъ въ рукахъ ленинской партіи стали совѣтскіе писатели и поэты, «инженеры человѣческихъ душъ», какъ ихъ охарактеризовалъ отецъ совѣтскаго народа тов. Сталинъ.  Позднѣе къ нимъ добавились кинематографисты, композиторы, художники, актеры и прочіе «культурные работники», которые и сформировали окончательный обликъ совѣтскаго человѣка -- безбожника и національнаго извращенца.

Роль всѣхъ этихъ «дѣятелей культуры» поистинѣ омерзительна и преступна. И тѣмъ болѣе преступна и омерзительна, чѣмъ одареннѣе и талантливѣе они были. Если функція чекистовъ заключалась въ уничтоженіи человѣческихъ тѣлъ, то эти «культурные» негодяи занимались убійствомъ человѣческихъ душъ, то есть совершали дѣло гораздо болѣе страшное, ибо недаромъ сказано: «не бойтесь убивающихъ тѣло…» (Мѳ. 10:28). Лишь сергіанское духовенство Московской патріархіи, получившее отъ партіи наиболѣе богохульное заданіе -- бороться противъ Духа, превосходитъ въ этомъ отношеніи совѣтскую культурную интеллигенцію. 

Совѣтская власть щедро вознаграждала дѣятелей культуры за ихъ позорную работу. По своимъ привилегіямъ они были уравнены съ высшей партійной номенклатурой, ихъ осыпали всевозможными званіями, титулами и преміями, а умершимъ совѣтскимъ «классикамъ» по всей странѣ было воздвигнуто столько памятниковъ и названо ихъ именами столько городовъ, улицъ и теплоходовъ, что по этому показателю они едва ли не обошли самыхъ знаменитыхъ революціонеровъ и вождей большевицкаго режима.

«Инженерамъ человѣческихъ душъ» и прочимъ представителямъ совинтеллигенцiи мы обязаны и тѣмъ, что  сейчасъ, когда терроръ, сдѣлавъ свое дѣло, прекратился, а пропаганда перестала убѣждать, вступивъ въ явное противорѣчіе съ фактами, совѣтскій человѣкъ не исчезъ изъ исторіи, а продолжаетъ существовать и успѣшно воспроизводиться, ибо душа его по-прежнему питается твореніями совѣтской «культуры». Онъ будетъ воспроизводиться и впредь, пока не послѣдуетъ полнаго и окончательнаго разрыва съ этой «культурой», а также съ совѣтской лже-церковью, которыя держатъ въ цѣпкихъ лапахъ душу и духъ совѣтскаго человѣка.  Но если сатанинская Московская патріархія увлекла въ «глубины сатанинскія» (Откр. 2:24) относительно небольшой процентъ населенія страны, то воздѣйствіе совѣтской культуры является поистинѣ всеохватнымъ и потому наиболѣе губительнымъ.  Это воздѣйствіе гораздо опаснѣе разлагающаго вліянія западной массовой культуры, которая пошла, примитивна, а главное безталанна и потому неспособна никого увлечь за собой.

Совершенной ненавистью (Пс. 138:22) надо возненавидѣть совѣтскую культуру и всѣхъ ея творцовъ, это абсолютно необходимое условіе возрожденія русскаго народа, а затѣмъ и русской націи. Пока «русскими» поэтами будутъ считаться разные есенины, маяковскiе и твардовскiе, а «русскими» писателями всевозможные шолоховы, симоновы и катаевы (про русскоязычныхъ евреевъ даже и не говоримъ), о возстановленіи національной христіанской Россіи говорить просто смѣшно. Русскій человѣкъ обязанъ очистить не только свои полки, но и свою душу отъ какихъ бы то ни было слѣдовъ и остатковъ «культурной» совѣтчины.

Подробно разбирать безбожный и антинаціональный характеръ совѣтской культуры не хватитъ никакихъ томовъ. Можно ограничиться лишь отдѣльными яркими, но типичными примѣрами, раскрывающими суть этой «культуры». Ниже приводятся біографическіе очерки пяти наиболѣе извѣстныхъ совѣтскихъ писателей, литературная стряпня которыхъ десятилѣтіями входила (а отчасти входитъ и сейчасъ) въ программу общеобразовательныхъ школъ.

 

 

Демьянъ Бѣдный,

настоящее имя Ефимъ Алексѣевичъ Придворовъ
(1883-1945)

 

Родился въ семьѣ крестьянина-бѣдняка Херсонской губерніи. По протекціи извѣстнаго поэта великаго князя Константина Константиновича (К.Р.) сдалъ экстерномъ экзамены за курсъ гимназіи, въ 1904 г. поступилъ въ Петербургскій университетъ на историко-филологическій факультетъ. До октября 1917 г. издалъ 10 сборниковъ басенъ и стихотворныхъ сказокъ, пріобрѣлъ дачу въ Мустамяки подъ Петербургомъ. Свою благополучную дореволюціонную жизнь въ стихахъ изображалъ какъ невыносимое страданіе подъ «царскимъ игомъ»: «Терзалъ намъ грудь орелъ двуглавый, палачъ казнилъ насъ безъ суда…» («Клятва», 1918).

Послѣ знакомства съ марксистами сталъ сотрудничать въ большевистскихъ газетахъ «Звѣзда» и «Правда». Въ 1912 г. вступилъ въ РСДРП (б). Съ того же времени велъ переписку съ Ленинымъ, подъ руководствомъ котораго сталъ, по собственнымъ словамъ, «присяжнымъ фельетонистомъ большевистской прессы»: «Жизнь моя какъ струнка… То, что не связано непосредственно съ моей агитаціонно-литературной работой, не имѣетъ особаго интереса и значенія» («Автобіографія»). Содержаніе поэзіи Д.Бѣднаго дѣйствительно исчерпывается большевистской агитаціей, призывами выполнять всѣ постановленія коммунистической партіи. На вопросъ «Что дѣлать?» онъ отвѣчалъ: «Вы этого всего нагляднейшiй примѣръ въ Коммунистическомъ найдете манифестѣ» («Тофута Мудрый», 1917). Стихотворенія нерѣдко представляютъ собой риѳмованный пересказъ передовицы «Правды»; для наглядности большая цитата изъ газетной статьи берется въ качествѣ эпиграфа. Примѣры тому -- «Трудъ и порядокъ» (1921), «Нельзя ли наоборотъ?» (1927), «Обороняться, значитъ -- бить!» (1935) и т.д. Поэтъ гордился тѣмъ, что писалъ по прямому указанію партійнаго начальства: «Моею басенной пристрѣлкой руководилъ нерѣдко Ленинъ самъ». Такъ же близокъ ему и «гигантъ, смѣнившій Ленина на пролетарской вышкѣ» («Правдѣ», 1932): «Нашъ Цека и вождь нашъ Сталинъ смотрятъ зорко изъ Кремля» («Крѣпче съ новымъ урожаемъ!», 1933). Обращаясь къ большевистской газетѣ, поэтъ восклицалъ:

 

Ахъ, «Правда» милая, тебѣ – пятнадцать лѣтъ!

Не радоваться какъ такому юбилею?

Я – запѣвала твой, присяжный твой поэтъ…

(«Да, вспомнить есть о чемъ (Политэлегiя)», 1927)

 

Какихъ-либо художественныхъ достоинствъ поэзія Д.Бѣднаго не имѣетъ. Доказательствомъ можетъ служить любая сколько-нибудь пространная цитата изъ любого стихотворенія. Напримѣръ, изъ программнаго сочиненія «О писательскомъ трудѣ» (1931):

 

Наше время иное,

Пролетарско-культурно-побѣдно-стальное!

Мы не зря вѣдь училися въ ленинской школѣ.

Намъ должно подтянуться тѣмъ болѣ,

Чтобъ въ рѣшающій часъ не попасть намъ впросакъ…

Я наспѣхъ пишу. По заказу.

Всего не высказать сразу.

Тороплюсь основное сказать какъ-нибудь…

Ни къ чему атрибуты намъ дряхлыхъ вѣковъ

И эстетическое худосочіе.

Соцстроительство – думъ нашихъ всѣхъ средоточіе…

 

По содержанію же произведенія Д.Бѣднаго чрезвычайно однообразны. Это или прославленіе большевиковъ, или издѣвательство надъ ихъ жертвами и противниками: «А комсомольская братва?! Глядите, сила какова!» («Черта съ два!», 1928). Во время Гражданской войны поэтъ регулярно писалъ агитаціонныя стихотворенія, которыя распространялись въ Красной арміи. Самое извѣстное изъ нихъ – «Проводы» («Какъ родная меня мать провожала…», 1918), гдѣ красноармеецъ, уходя воевать, обѣщаетъ:

 

Что съ попомъ, что съ кулакомъ --

Вся бесѣда:

Въ брюхо толстое штыкомъ

Міроѣда!

 

Въ стихотвореніи «Латышскіе красные бойцы» (1920) восхваляются наиболѣе жестокіе отряды красныхъ: «Латышъ дерется, всё круша…». Красноармейцы, подавляющіе Кронштадтское возстаніе, призываются идти «къ высокой цѣли -- черезъ трупы»: «Мы проведемъ метлой съ желѣзной рукоятью по омерзительнымъ тѣламъ…» («Предателямъ (О Кронштадтскомъ мятежѣ)», 1921). Стихотвореніе «Революціонный парадъ» (1921) кончается ликующимъ восклицаніемъ: «Да здравствуетъ ВЧК!»

Соотвѣтственно, черными красками изображаются «бѣлогвардейцы злобные, защитники русской великодержавной идеи» («Мимо… Мимо!», 1931), ихъ попытки возстановить законный правопорядокъ и православную государственность: Колчакъ якобы всѣхъ «въ церкви… загоняетъ желѣзной палкою» («Пора!», 1919). Противъ Церкви направлены также «Крещеніе» (1918), «Благословеніе» (1922), «Какъ въ старину мужиковъ молиться учили» (1929) и дръ. Тонъ этихъ сочиненій всегда оскорбителенъ: «Дурманъ поповскаго глагола томится въ собственномъ гною…» («Смѣлѣй!», 1931). Повсемѣстное надругательство надъ мощами святыхъ воспѣвается въ стихотвореніи «Поповская камаринская» (1919). Кощунственный «Новый завѣтъ безъ изъяна евангелиста Демьяна» (1925), гдѣ Христосъ изображенъ въ видѣ негодяя и мошенника, по своему богохульству практически не имѣетъ себѣ равныхъ даже въ совѣтской литературѣ.

Въ 1930-е годы Д.Бѣдный восхваляетъ «и образъ Сталина гигантскій на фонѣ сказочныхъ побѣдъ» («Мой рапортъ ХVII съѣзду партіи», 1933), и «большого мудреца» М.И.Калинина, котораго якобы любитъ каждый «грудной ребенокъ» («Калинычъ», 1934). Но въ основномъ поэтъ иллюстрируетъ борьбу съ «кулаками»: онъ мечтаетъ видѣть ихъ тамъ, «гдѣ окошко за рѣшеткой, гдѣ безвреденъ вражій вой, гдѣ походкой ходитъ четкой нашъ совѣтскій часовой» («Борьба за урожай», 1933). Десятки стихотвореній настойчиво рисуютъ образъ классоваго врага, подлежащаго уничтоженію. Примѣръ тому -- «Оскаленная пасть» (1928):

 

Осатанѣлая кулацкая порода!..

Мы этой гадинѣ неукротимо-злой,

До часу смертнаго воинственно-активной,

Утробу распилимъ стальною, коллективной,

Сверхэлектрической пилой!

 

Сюжеты подобныхъ стихотвореній совершенно абсурдны. Такъ, въ одномъ изъ нихъ попъ и «подкулачникъ злостный» воспользовались добротой власти, проникли на звѣроферму и, «лютой злобой къ совѣтскому строю горя», отравили соболей, чтобы отмѣтить такимъ образомъ 7 ноября («О добротѣ», 1935). Столь же вымышлены преступленія другихъ «вредителей»: «Сверкаетъ хищный глазъ. Оскалены клыки. Послѣдній, острый взмахъ вредительской руки…» («Революціонная молнія», 1930). Въ стихотвореніи «Старыя куклы» (1930) создана уже галерея враговъ: митрополитъ («колдунъ брюхатый, толсторожій… глушилъ кадиломъ и крестомъ»), помѣщикъ, купецъ, судья и т.д. Всѣ они, по утвержденію поэта, не люди, а «страшныя игрушки», которыя нужно «схватить, потеребить, все изломать и истребить и съ кучей старенькаго хламу забросить въ мусорную яму»; какъ именно ломали и бросали въ ямы, подробно описано въ книгѣ Солженицына «Архипелагъ ГУЛагъ».

Во время сфабрикованнаго «дѣла Промпартiи» (1930) Д.Бѣдный публиковалъ въ «Правдѣ» многочисленные памфлеты («Безъ пощады!», «Прощай, бѣлогвардейская жизнь!» и дръ.), призывающіе къ смертной казни.

 

ГПУ во вчерашней публикаціи

Разоблачило махинаціи

Рабоче-снабженческихъ дѣльцовъ,

Высокопробныхъ подлецовъ…

ГПУ работаетъ отмѣнно!

Совѣтскій стражъ – на должной высотѣ!

 

Подобныя стихотворенія Д.Бѣдный создавалъ многими десятками. Они составили, въ частности, книгу «Ударъ по врагу» (1935) и стали частью той атмосферы, въ которой аресты и разстрѣлы милліоновъ людей воспринимались какъ должное.

Со второй половины 30-х годовъ, когда большевицкій режимъ началъ примѣрять «патріотическую» маску на свою красную рожу, Д. Бѣдный не сумѣлъ вовремя перестроиться въ соотвѣтствіи съ «генеральной линіей» партіи и продолжалъ гнать откровенно русофобскіе стихи, почему и впалъ въ немилость у Сталина. Однако его заслуги въ прославленіи политики планомѣрнаго уничтоженія русскаго народа были столь велики, что репрессіямъ этотъ пѣвецъ репрессій не подвергся и умеръ въ полномъ почетѣ въ 1945 году.

Именемъ этого литературнаго подонка названы улицы во многихъ городахъ страны и городъ Спасскъ Пензенской губерніи.

 

Владиміръ Маяковскiй
(1893-1930)

Историческая, тысячелѣтняя Россія не вызывала у Маяковскaго никакихъ чувствъ, кромѣ ненависти: «Я не твой, снѣговая уродина» («Россіи», 1916). Неудивительно, что онъ отказался защищать эту «уродину» во время войны съ Германіей. «Идти на фронтъ не хочу. Притворился чертежникомъ» (автобіографія «Я самъ», 1922-1928). Обезпечивъ такимъ образомъ свою безопасность (работа чертежника давала «бронь»), поэтъ гнѣвно обличалъ «буржуазныхъ обывателей»: «Какъ вамъ не стыдно о представленныхъ къ Георгію вычитывать изъ столбцовъ газетъ?!» («Вамъ!», 1915).

Маяковскiй съ восторгомъ привѣтствовалъ разрушеніе Россіи и расправу съ ея многовѣковой государственной символикой: «Смерть двуглавому! Шеищи главъ рубите наотмашь! Чтобъ больше не ожилъ» («Революція», 1917). Сразу послѣ захвата большевиками власти онъ предложилъ свой талантъ къ ихъ услугамъ: «Моя революція. Пошелъ въ Смольный. Работалъ. Всё, что приходилось» («Я самъ»). Патріотизмъ Маяковскaго («я землю эту люблю», «пою мое отечество» и т.д.) распространяется только на коммунистическое государство. Его «отечество» -- это «страна-подростокъ» (поэма «Хорошо», 1927), которая возникла въ 1917 г. и не имѣетъ никакой связи съ исторической Россіей. Людей, которые пытаются сохранить хоть какую-то память о дореволюціонной жизни -- «то царевъ горшокъ берегутъ, то обломанный шкафъ съ инкрустаціями», -- Маяковскiй именуетъ «слизью» («За что боролись?», 1927). Поэтъ утѣшаетъ «братишекъ», удрученныхъ существованіемъ такой «слизи»: «Вы -- владыки ихъ душъ и тѣла, съ вашей воли встрѣчаютъ восходъ. Это – очень плевое дѣло… эту мелочь списать въ расходъ» (напомнимъ: “списать въ расходъ” --  синонимъ слова «разстрѣлять»). Революція, по словамъ Маяковскaго, терпитъ «эту мелочь», «рядясь въ любезность наносную», пока они «строятъ намъ дома и клозеты и бойцовъ обучаютъ торгу» (тамъ же). Когда же дома и клозеты для строителей коммунизма будутъ готовы, за «расходомъ» дѣло не станетъ.

Большинство произведеній Маяковскaго содержитъ восхищеніе убійствомъ «классовыхъ враговъ» или призывы къ такому убійству: «Жарь, жги, рѣжь, рушь!» (поэма «150 000 000», 1919-1920); «Хорошо въ царя вогнать обойму!» (поэма «Владиміръ Ильичъ Ленинъ», 1924). Насиліе должно принять всемірный масштабъ: «Крѣпи у міра на горлѣ пролетаріата пальцы!» («Лѣвый маршъ», 1918). «Мы тебя доконаемъ, міръ-романтикъ! Вмѣсто вѣръ -- въ душѣ электричество, паръ. Всѣхъ міровъ богатство прикарманьте! Старъ -- убивать. На пепельницы черепа!» («150 000 000»). Въ стихотвореніи «Владиміръ Ильичъ!» (1920) поэтъ открыто благодаритъ Ленина за ясное указаніе, кого убивать: «Теперь не промахнемся мимо. Мы знаемъ кого -- мети! Ноги знаютъ, чьими трупами имъ идти». И это отнюдь не метафора: тысячи документовъ, раскрывающихъ правду о массовыхъ звѣрствахъ большевиковъ (въ томъ числѣ документовъ за подписью Ленина), говорятъ о прямомъ смыслѣ этихъ словъ. Поэтъ указываетъ юношамъ, «дѣлать жизнь съ кого -- съ товарища Дзержинскаго» («Хорошо», 1927); его восхищаетъ «лапа класса», «лубянская лапа Чека», которая диктуетъ всѣмъ прочимъ свою волю: «Обыватели! Смирно! У очага!» («Хорошо»). Въ эпоху «великаго перелома», когда партія приказала «уничтожить кулачество какъ классъ», Маяковскiй пишетъ «Урожайный маршъ» (1929): «Вредителю мы начисто готовимъ карачунъ. Сметемъ съ полей кулачество, сорнякъ и саранчу». Поэтъ слагалъ сентиментальные стихи о слезинкѣ лошади, поскользнувшейся на Кузнецкомъ мосту («Хорошее отношеніе къ лошадямъ», 1918), но убійство милліоновъ «вредителей-кулаковъ» -- наиболѣе трудолюбивыхъ русскихъ крестьянъ -- вызывало у него только бодрое оживленіе.

Маяковскiй охотно участвовалъ въ глумленіи большевиковъ надъ Церковью: таковы его сочиненія «Послѣ изъятiй» (1922), «Строки охальныя про вакханаліи пасхальныя», «Не для насъ поповскіе праздники» (1923), «Надо бороться» (1929). Агитпоэма «Обряды» (1923) была призвана опорочить въ сознаніи народа совершеніе таинствъ. Поэтъ, въ частности, клеветалъ на патріарха Тихона: «Тихонъ патріархъ, прикрывши пузо рясой… ростовщикомъ надъ золотыми трясся: «Пускай, молъ, мрутъ, а злата -- не отдамъ!»» Подобные стихи создавали атмосферу, облегчающую большевицкой власти расправу надъ священниками и безсудные разстрѣлы.

Маяковскiй прибѣгалъ къ клеветѣ и въ другихъ случаяхъ, требующихъ создать зловѣщій образъ врага. Работая въ «Окнахъ РОСТА», онъ перекладывалъ въ стихи совѣтскіе миѳы о бѣлыхъ какъ о насильникахъ и погромщикахъ, главное удовольствіе которыхъ -- издѣваться надъ беззащитными крестьянами. Эти стихи фантастически лживы. Напримѣръ, въ «Сказкѣ о дезертирѣ…» (1920-1923) на занятой бѣлыми территоріи мужикъ якобы вновь работаетъ на барщинѣ (отмѣненной вмѣстѣ съ крѣпостнымъ правомъ въ 1861 году), «а жена его на дворѣ у господъ грудью кормитъ барскую суку» (что и при крѣпостномъ правѣ было немыслимо). Голодъ въ Поволжьѣ сталъ для Маяковскaго поводомъ снова проклясть бѣлыхъ и «заморскихъ буржуевъ»: «Пусть столицы ваши будутъ выжжены дотла! Пусть изъ наслѣдниковъ, изъ наслѣдницъ варево варится въ коронахъ-котлахъ!» («Сволочи!», 1922). Но голодъ былъ вызванъ не жителями европейскихъ столицъ, которыхъ авторъ хотѣлъ бы сжечь и сварить, а совѣтскими продотрядами, дочиста ограбившими повожскихъ крестьянъ.

По убѣжденію Маяковскaго, уничтожить надо не только «классоваго врага» (бѣлогвардейца, кулака), но и нейтральнаго «обывателя», «мѣщанина» -- то есть того, кто не стремится добивать старый міръ, а хочетъ просто жить обычной жизнью -- благоустраивать свой бытъ, растить дѣтей. Такихъ людей поэтъ называетъ «мурломъ» и «мразью» («О дряни», 1921). Ихъ вина въ томъ, что они «свили уютные кабинеты и спаленки», у нихъ есть піанино, самоваръ и канарейка. За это они должны быть стерты съ лица земли: «Изобрѣтатель, даешь порошокъ универсальный, сразу убивающій клоповъ и обывателей» («Стихи не про дрянь, а про дрянцо…», 1928).

Маяковскiй настойчиво отвергаетъ идею исторической преемственности, въ томъ числѣ и преемственности поколѣній: «Довольно жить закономъ, даннымъ Адамомъ и Евой! Клячу исторію загонимъ» («Лѣвый маршъ», 1918); «А мы -- не Корнеля съ какимъ-то Расиномъ -- отца, -- предложи на старье мѣняться, -- мы и его обольемъ керосиномъ и въ улицы пустимъ -- для иллюминацій» («Той сторонѣ», 1918). Одобреніе отцеубійства въ контекстѣ его творчества закономѣрно (сръ. призывъ убивать стариковъ въ «150 000 000»). Ненависть къ такимъ общечеловѣческимъ цѣнностямъ, какъ семья и уваженіе къ родителямъ, Маяковскiй сохранилъ навсегда: «Я не за семью. Въ огнѣ и въ дымѣ синемъ выгори и этого старья кусокъ, гдѣ шипѣли матери-гусыни и дѣтей стерегъ отецъ-гусакъ!» («Любовь», 1926).

Никто такъ ярко не выразилъ античеловеческую сущность большевизма и менталитетъ большевика какъ Маяковскiй. Это удалось ему потому, что самъ онъ былъ настоящимъ сатанистомъ-большевикомъ до мозга костей. Основной смыслъ своего творчества Маяковскiй видѣлъ въ издѣвательствѣ надъ христіанскими и національными цѣнностями и вообще надъ всѣмъ, что мѣшало большевизму окончательно побѣдить въ Россіи и завоевать весь міръ.

Ни одно слово Маяковскaго не подтверждаетъ версію о томъ, что въ послѣдніе годы онъ якобы разочаровался въ большевизмѣ. «Я подыму, какъ большевистскій партбилетъ, всѣ сто томовъ моихъ партійныхъ книжекъ» («Во весь голосъ», 1930). «Я отъ партіи не отдѣляю себя, считаю обязаннымъ выполнять всѣ постановленія этой партіи…», -- заявилъ онъ на своемъ творческомъ вечерѣ 25 марта 1930 г., за нѣсколько дней до самоубійства. Творчество Маяковскaго отличается рѣдкой цѣльностью: «Основная работа -- это ругня, издѣвательство надъ тѣмъ, съ чѣмъ надо бороться. И двадцать лѣтъ моей литературной работы -- это, главнымъ образомъ, выражаясь просто, такой литературный мордобой, не въ буквальномъ смыслѣ, а въ самомъ хорошемъ!» (изъ того же выступленія).

Естественно, что такая литературная мразь какъ Маяковскiй не могла не быть въ почетѣ у совѣтской власти и ея преемниковъ -- властей РФ. Его имя до сихъ поръ «украшаетъ» многія улицы и площади городовъ Россіи, а въ столицахъ -- Москвѣ и Петербургѣ есть станція метро «Маяковская».

 

Дмитрій Фурмановъ
(1891-1926)

Фурмановъ извѣстенъ своимъ романомъ «Чапаевъ» (1923). Поэтому въ массовомъ сознаніи онъ предстаетъ творцомъ Василія Ивановича, Петьки, Анки-пулеметчицы -- колоритныхъ образовъ, которые стали героями народныхъ анекдотовъ. На дѣлѣ эти образы вошли въ совѣтскую культуру благодаря не столько роману, сколько одноименному фильму, снятому въ 1934 г. братьями Васильевыми. Именно игра актеровъ и мастерство режиссеровъ придали персонажамъ ту пластичность и выразительность, которой не было въ литературномъ первоисточникѣ. Популярность талантливаго, хотя и абсолютно лживаго фильма узаконила созданный Фурмановымъ «чапаевскiй миѳъ»: реальный Чапаевъ былъ не народнымъ героемъ, а карателемъ уральскихъ казаковъ; онъ не тонулъ въ рѣкѣ Уралъ; его ординарецъ Петръ Исаевъ не погибалъ, защищая своего командира, и т.д. Такимъ образомъ, писатель причастенъ къ созданію совѣтской миѳологіи, до неузнаваемости исказившей реальную исторію революціи и Гражданской войны.

Кромѣ того, Фурмановъ лично участвовалъ въ этой революціи, въ преслѣдованіяхъ и уничтоженіи неугодныхъ ей людей. Въ августѣ 1917 г. онъ сталъ секретаремъ штаба революціонныхъ организацій въ г. Иваново-Вознесенскѣ, потомъ вошелъ въ руководство мѣстнаго Совѣта рабочихъ и крестьянскихъ депутатовъ. По его приказу были арестованы почтово-телеграфные служащіе, которые объявили забастовку въ знакъ протеста противъ захвата власти большевиками. До опредѣленнаго момента ему было не важно, въ какой партіи состоять -- лишь бы противъ россійскаго государства и его законовъ. Весной 1917 г. Фурмановъ примкнулъ къ эсерамъ-максималистамъ, то есть къ наиболѣе радикальному (террористическому) крылу эсеровской партіи, потомъ сблизился съ анархистами. Но когда лѣтомъ 1918 г. большевики оттѣснили отъ власти анархистовъ съ эсерами, онъ вступилъ въ коммунистическую партію, записавъ въ своемъ дневникѣ: «Только теперь начинается сознательная моя работа, опредѣленно классовая, твердая, нещадная борьба съ классовымъ врагомъ». Онъ тутъ же активно включился въ организованный партіей процессъ истребленія всѣхъ народныхъ силъ, сопротивлявшихся перевороту: вмѣстѣ съ другими коммунистами формировалъ въ Иваново-Вознесенскѣ отряды для подавленія антибольшевистскаго возстанія въ Ярославлѣ. Съ этими отрядами двѣ недѣли героически сражалось обычное городское населеніе: гимназисты, служащіе, мастеровые, приказчики; при взятіи буквально засыпаннаго красными снарядами города всѣ его защитники были уничтожены -- въ томъ числѣ и руками тѣхъ карателей, которыхъ направилъ въ Ярославль лично Фурмановъ. Осенью 1918 г. онъ сталъ секретаремъ Иваново-Вознесенскаго окружкома РКП(б) -- правой рукой каторжника М.В.Фрунзе, который поручилъ ему руководить пропагандой среди военныхъ частей Ярославскаго округа. Такъ Фурмановъ сталъ политическимъ комиссаромъ. Именно въ этой должности онъ вывелъ себя въ романѣ «Чапаевъ» подъ фамиліей Клычковъ.

Главной функціей комиссара былъ надзоръ за политической благонадежностью командировъ и рядовыхъ красноармейцевъ, отслѣживаніе тѣхъ, кто отклонялся отъ коммунистической идеологіи. Фурмановъ приступилъ къ этому дѣлу съ большой энергіей. Въ декабрѣ 1918 г. онъ отправился въ Ярославскую губернію для инспектированія военныхъ комиссаріатовъ, откуда ежедневно писалъ своему начальнику, Фрунзе, донесенія о настроеніяхъ въ мѣстныхъ армейскихъ частяхъ. Напримѣръ: «На всѣхъ живоглотовъ-кулаковъ, которые сѣютъ въ массу солдатъ разные провокаціонные слухи, партійная ячейка должна обратить свое вниманіе… Всѣхъ кулаковъ взять на учетъ, а также вмѣняется въ обязанность членамъ ячеекъ слѣдить за команднымъ составомъ, который зачастую ведетъ антисовѣтскую агитацію…». Какъ извѣстно, подъ антисовѣтской агитаціей тогда понималось любое высказываніе недовольства или упоминаніе о репрессіяхъ и бѣдствіяхъ народа на совѣтской территоріи. Упомянутыхъ «кулаковъ», то есть недостаточно «сознательныхъ» красноармейцевъ, Фурмановъ предлагалъ «частью сажать въ тюрьму, а самыхъ опасныхъ и крикливыхъ -- разстрѣливать». Будущій писатель и самъ приложилъ руку къ безсуднымъ разстрѣламъ, поскольку выступалъ обвинителемъ въ революціонномъ трибуналѣ.

Въ началѣ 1919 г. Фурмановъ былъ посланъ на Восточный фронтъ, гдѣ сталъ военнымъ комиссаромъ 25-й дивизіи, которой командовалъ Чапаевъ. Эта дивизія воевала не только съ войсками адмирала А.В.Колчака, но и съ населеніемъ мѣстныхъ станицъ. Въ своемъ романѣ «Чапаевъ» Фурмановъ не скрываетъ, какова цѣль красныхъ: «Казацкія войска не гнать надо, не станицы у нихъ отнимать одна за другою… Уничтоженіе живой непріятельской силы -- вотъ задача, которую поставилъ Чапаевъ передъ собою». «Чапаевъ плѣнныхъ брать не приказывалъ ни казачишка. «Всѣхъ, -- говоритъ, -- кончать подлецовъ!»…» Иначе говоря, любимый герой Фурманова стремится не побѣдить, а именно уничтожить, вырѣзать независимыхъ уральскихъ казаковъ (за что и былъ, въ концѣ концовъ, ими убитъ). И авторъ его въ этомъ полностью одобряетъ.

Фурмановъ покинулъ Уралъ еще до разгрома казаками чапаевскaго штаба и вскорѣ былъ направленъ въ Семиречьѣ какъ уполномоченный Реввоенсовета Туркестанскаго фронта. Онъ получилъ особый мандатъ за подписью Куйбышева и порученіе контролировать всѣ партійныя организаціи Семиреченской области (то есть слѣдить за благонадежностью товарищей по партіи). Въ іюнѣ 1920 г. возсталъ противъ большевиковъ гарнизонъ г. Вѣрнаго (Алма-Аты) -- около 5 тысячъ бойцовъ Красной арміи. Возставшіе обратились къ арміи съ воззваніемъ: «Товарищи красноармейцы! За кого вы бились два года? Неужели за тѣхъ каторжниковъ, которые работаютъ теперь въ особомъ отдѣлѣ и разстрѣливаютъ вашихъ отцовъ и братьевъ? Посмотрите, кто въ Семиречьѣ у власти: Фурманы…».

 Естественно, что Фурмановъ, отнесенный самими красноармейцами къ каторжникамъ, лично взялся за ликвидацію возстанія, которое описалъ въ своемъ романѣ «Мятежъ» (1925). Онъ велъ съ возставшими переговоры, которые намѣренно затягивалъ, выигрывая время до подхода преданныхъ коммунистамъ войскъ (тѣ, въ свою очередь, тоже были обмануты: имъ внушили, будто возставшіе красноармейцы подкуплены изъ-за границы). Въ своемъ романѣ Фурмановъ откровенно восхваляетъ ложь и лицемѣріе какъ надежныя орудія власти. Онъ учитъ, какъ нужно обращаться съ несогласными: «… парализуй ихъ вначалѣ, спрысни ядовитой желчью, выклюй имъ глаза, вырви языкъ, обезвредь, ослѣпи, обезглавь, разберись въ этомъ вмигъ и, понявъ новое состояніе толпы, живо равняйся по этому ея состоянію». Ликвидація мятежа считалась «безкровной». На дѣлѣ же послѣ капитуляціи гарнизона предсѣдатель военсовета Фурмановъ издалъ приказъ: предать зачинщиковъ «суду военнаго времени»: «Съ провокаторами, хулиганами и контрреволюціонерами будетъ поступлено самымъ безпощаднымъ образомъ…». Одни повстанцы были разстрѣляны, другіе арестованы, хотя сами они, несмотря на всѣ угрозы комиссарамъ въ своихъ воззваніяхъ, реально никому вреда не причинили.

Послѣ Гражданской войны Фурмановъ занялся наведеніемъ «партійнаго порядка» въ литературѣ: работалъ политредакторомъ Госиздата, а потомъ секретаремъ Московской ассоціаціи пролетарскихъ писателей (МАПП). «Надо учиться ленинизму… иначе всѣмъ вашимъ писаніямъ будетъ грошъ цѣна», -- внушалъ Фурмановъ начинающимъ авторамъ. Онъ боролся противъ появленія въ печати «классово чуждыхъ произведеній», о чѣмъ писалъ въ 1925 г. въ своемъ дневникѣ: «Надо раздавить врага, вразъ раздавить, иначе оживетъ…». Врагами для него были всѣ, кто писалъ не такъ, какъ учитъ «простая и мудрая ленинская наука». Фурмановъ предлагалъ поддерживать «попутчиковъ» (то есть непролетарскихъ писателей, одобрявшихъ революцію), но «не отступая ни на йоту отъ пролетарской идеологіи». Былъ однимъ изъ авторовъ резолюціи ЦК ВКП(б) «О политикѣ партіи въ области художественной литературы» (1925), гдѣ подтверждалась неуклонность «классовой борьбы на литературномъ фронтѣ». Эта борьба поглощала всё его существо. Даже умирая, Фурмановъ изъ послѣднихъ силъ обратился къ очередной конференціи МАПП: «Привѣтствую чрезвычайную конференцію, собравшуюся рѣшить важные вопросы для обезпеченія правильнаго руководства пролетарской литературой. Требую полностью выполненія постановленія ЦК о литературѣ…».

Какъ незаконченный романъ «Писатели» (по словамъ самого Фурманова, посвященный «роли партіи въ воспитаніи писательскихъ кадровъ»), такъ и завершенные «Чапаевъ», «Мятежъ», «Красный десантъ» -- это партійно-пропагандистскіе, а не художественные тексты. Какъ съ одобреніемъ писалъ А.В.Луначарскiй, Фурманову удавалось «никогда ни на минуту не отойти отъ внутренняго марксистскаго регулятора». Идеологія классовой борьбы, направленной на истребленіе всего чуждаго марксизму, исчерпываетъ содержаніе книгъ этого писателя.

Память сего литературнаго комиссара по прежнему «священна» для властей РФ: его именемъ названы многіе населенные пункты, улицы и площади городовъ страны.

 

Николай Островскiй
(1904-1936)

Въ массовомъ сознаніи, сформированномъ совѣтской пропагандой, Николай Островскiй -- героическая личность: неизлѣчимо больной, слѣпой писатель создавалъ книги, зовущія на борьбу за счастьѣ народа. Островскiй дѣйствительно мужественно сопротивлялся своему мучительному недугу, но самъ этотъ недугъ былъ слѣдствіемъ его участія въ безчеловѣчной борьбѣ коммунистовъ за власть надъ Россіей, это была кара Божія за тяжкіе грѣхи и преступленія, совершенные Николаемъ Островскимъ въ этой борьбѣ.

Съ четырнадцати лѣтъ онъ былъ связанъ съ большевистской организаціей: сначала выполнялъ мелкія порученія (клеилъ листовки и т.п.), въ 1919 г. вступилъ въ комсомолъ. Въ тѣ годы стать комсомольцемъ означало реально участвовать въ насильственномъ установленіи совѣтской власти и организованномъ ею террорѣ. «Вмѣстѣ съ комсомольскимъ билетомъ мы получали ружье и двѣсти патроновъ», -- вспоминалъ Островскiй. Онъ добровольно вступилъ въ батальонъ особаго назначенія ИЧК (Изяславской Чрезвычайной комиссіи). Это значитъ, что подростокъ сознательно примкнулъ къ людямъ, уже запятнавшимъ себя кровью многихъ невинныхъ людей (чѣмъ занималась ЧК, хорошо извѣстно). Въ составѣ этого отряда чекистовъ Островскiй участвовалъ въ Гражданской войнѣ. Впослѣдствіи онъ съ гордостью писалъ своему врачу, что вдохновлялся главной идеей – «уничтожить классоваго врага… Мы ураганомъ неслись на вражьи ряды, и горе было всѣмъ тѣмъ, кто попадалъ подъ наши удары». Какое число разстрѣлянныхъ, замученныхъ и запытанныхъ до смерти «батальономъ особаго назначенія» на совѣсти лично Островскaго, остается только гадать.

Въ іюнѣ 1920 г., вернувшись въ родной городокъ Шепетовку (Украина), Островскiй сталъ работать въ мѣстномъ ревкомѣ. Участвовалъ въ ночныхъ обыскахъ и прямомъ грабежѣ, организованномъ властью -- ходилъ по квартирамъ и отбиралъ продукты, книги и прочее имущество у людей, объявленныхъ «буржуями». Въ августѣ 1920 г. Островскiй вновь ушелъ на фронтъ, вскорѣ былъ раненъ и демобилизованъ.

Послѣ окончанія Гражданской войны онъ нѣсколько лѣтъ работалъ электромонтеромъ и техникомъ, но въ основномъ -- партаппаратчикомъ. Въ 1923-1924 гг. Островскiй -- членъ шепетовскaго окружкома комсомола, политрукъ Райвсевобуча, кандидатъ въ члены губкома комсомола и т.п. О характерѣ его работы говоритъ, напримѣръ, слѣдующій мандатъ: «Данъ сей тов. Островскому Николаю въ томъ, что онъ дѣйствительно является уполномоченнымъ отъ Берездовской районной комиссіи по проведенію праздника 6 лѣтъ Октябрьской революціи по Мухаревскому и по Поддубецкому сельсовѣтамъ. Всѣмъ войсковымъ частямъ, политорганамъ и сельсовѣтамъ… оказывать товъ. Островскому полное содѣйствіе… Товъ. Островскому разрѣшается ношеніе и храненіе при себѣ огнестрѣльнаго оружія». Очевидно, что совѣтскій праздникъ навязывался народу сверху, иначе «содѣйствіе войсковыхъ частей» и браунингъ, съ которымъ при выполненіи подобныхъ порученій не разставался Островскiй, были бы излишними.

Съ этимъ браунингомъ Островскiй проводилъ перевыборы сельсовѣтовъ и создавалъ комсомольскія ячейки въ мѣстныхъ селахъ. Но большинство крестьянъ справедливо воспринимало комсомолъ какъ богохульную организацію, и вступать въ нея почти никто не хотѣлъ. Такъ, созданная Островскимъ Берездовская ячейка насчитывала 8 человѣкъ, а Поддубецкая и Малопраутинская -- по 4. Большаго ему достичь не удалось. Для окончательнаго покоренія завоеванной красными территоріи формировались части особаго назначенія (ЧОН). Онѣ проводили своеобразныя «зачистки мѣстности», карательныя экспедиціи противъ населенія, заподозрѣннаго въ контрреволюціи. Въ 1924 г. такимъ «чоновцемъ» былъ и Островскiй, который значился «коммунаромъ Отдѣльнаго Шепетовскaго батальона Особаго назначенія». Въ томъ же году онъ вступилъ въ ВКП(б).

Съ 1927 г. и до конца жизни Островскiй былъ прикованъ къ постели неизлѣчимой болѣзнью, которая стала слѣдствіемъ полученнаго на фронтѣ раненія. Но ни нарастающая неподвижность, ни слѣпота, ни многолѣтнія физическія страданія не смягчили ту изступленную «классовую ненависть», которая всю жизнь руководила его поступками. Послѣ неудачнаго лѣченія въ санаторіи Островскiй рѣшилъ поселиться въ Сочи. Получивъ комнату въ коммунальной квартирѣ, будущій писатель устроилъ въ домѣ настоящій красный терроръ. Въ письмѣ знакомой старой коммунисткѣ въ ноябрѣ 1928 г. онъ описалъ свою «политическую организаціонную линію»: «Я съ головой ушелъ въ классовую борьбу здѣсь. Кругомъ насъ здѣсь остатки бѣлыхъ и буржуазіи. Наше домоуправленіе было въ рукахъ врага -- сына попа…». Несмотря на протесты большинства жильцовъ, Островскiй черезъ мѣстныхъ коммунистовъ добился того, чтобы «сына попа» убрали. «Въ домѣ остался только одинъ врагъ, буржуйскій недогрызокъ, мой сосѣдъ... Потомъ пошла борьба за слѣдующій домъ... Онъ послѣ «боя» тоже нами завоеванъ… Тутъ борьба классовая -- за вышибаніе чуждыхъ и враговъ изъ особняковъ…». Куда выселяли «классово чуждыхъ» -- на улицу или сразу за Полярный кругъ, Островскiй не упоминаетъ.

Въ этотъ періодъ онъ находился уже въ состояніи настоящаго бѣснованія: прикованный къ постели, почти ослѣпшій инвалидъ забрасывалъ разныя инстанціи письмами, «разоблачающими» его сосѣдей по дому -- «недорѣзанныхъ буржуевъ». Послѣ этихъ настоятельныхъ писемъ, сообщавшихъ о «врагахъ», въ домъ явилась комиссія изъ ГПУ. Вскорѣ Островскiй съ торжествомъ доложилъ своей корреспонденткѣ, что только одинъ изъ его доносовъ не подтвердился, «а всё остальное раскрыто и ликвидируется». Естественно, что о судьбѣ «ликвидированныхъ» по его наводкѣ людей «писатель-гуманистъ» никогда потомъ не сожалѣлъ…

Переѣхавъ въ Москву, Островскiй въ 1932-1934 гг. написалъ свой знаменитый и во многомъ автобіографическій романъ «Какъ закалялась сталь». Его главный герой Корчагинъ надѣленъ фанатичной преданностью коммунистической партіи и неизмѣнной ненавистью ко всему, что не соотвѣтствуетъ идеологіи большевиковъ. Этими своими чертами гордился и самъ авторъ. Въ письмахъ друзьямъ Островскiй съ удовлетвореніемъ относилъ себя къ «людямъ изъ желѣзобетона», неоднократно писалъ о своемъ «большевистскомъ сердечкѣ»: «Безъ партбилета желѣзной большевистской партіи Ленина… жизнь тускла. Какъ можно жить внѣ партіи въ такой великій, невиданный періодъ? (…) Въ чемъ же радость жизни безъ ВКП(б)?». По его словамъ, безъ коммунистической партіи даже семья и любовь не имѣютъ значенія: «Семья -- это нѣсколько человѣкъ, любовь – это одинъ человѣкъ, а партія – 1600000. Двигай… держи штурвалъ въ ВКП(б)». Членство въ партіи, къ тому времени уже уничтожившей милліоны лучшихъ людей Россіи, всемѣрное содѣйствіе ея цѣлямъ -- это единственный смыслъ жизни, которая «дается человѣку только разъ». Именно ради этой идеи Островскiй писалъ свои книги. «Теперь Корчагинъ будетъ показанъ въ дѣйствіи. Попытаюсь развернуть показъ борьбы за генеральную линію партіи въ рядѣ живыхъ картинъ», -- сообщалъ онъ, заканчивая «Какъ закалялась сталь».

Въ послѣдніе годы жизни писатель работалъ надъ новымъ романомъ о Гражданской войнѣ -- «Рожденные бурей»: «Хочу разсказать этой книгой нашей молодежи о героической борьбѣ украинскаго пролетаріата… Хочу показать тѣхъ, кто душитъ трудовой народъ висѣлицами… Въ родовомъ имѣніи крупнаго помѣщика графа Могельницкaго фашистскій штабъ организуетъ и подготавливаетъ захватъ власти… Руководитъ всемъ старшій сынъ графа, полковникъ русской гвардіи… На другомъ полюсѣ организуются силы революціи. Я удѣляю большое вниманіе революціонной молодежи – подпольной ячейкѣ комсомола, работающей подъ непосредственнымъ руководствомъ партіи…». Романъ остался незавершеннымъ, но уже изъ авторскаго пересказа видно, что это типичная большевицкая халтура, политическій плакатъ, иллюстрирующій придуманную большевиками версію исторіи.

Островскiй ощущалъ себя не писателемъ, а членомъ партійной номенклатуры, что совершенно справедливо. Въ 1936 г. онъ былъ зачисленъ въ Политуправленіе Красной арміи со званіемъ бригаднаго комиссара, чему немало радовался и по праздникамъ надѣвалъ комиссарскій мундиръ: «Теперь я вернулся въ строй и по этой, очень важной для гражданина Республики линіи». Должность политработника полностью соотвѣтствуетъ характеру его литературнаго труда. Литература была для Островскaго оружіемъ въ борьбѣ съ «классовымъ врагомъ»; онъ взялся за это оружіе потому, что всѣ иныя средства служенія коммунистической партіи изъ-за болѣзни оказались для него недоступными. А никакого другого содержанія жизни, кромѣ этого служенія, онъ признавать не хотѣлъ.

Такое литературное отребье какъ Островскiй  сталъ послѣ своей смерти культовой фигурой. Домъ-музей этого духовнаго и нравственнаго выродка до сихъ поръ оскверняетъ центральную улицу столицы. Помимо Москвы его музеи имѣются ещё въ трехъ городахъ, а число улицъ, названныхъ его именемъ въ различныхъ населенныхъ пунктахъ страны, поистинѣ несчетно.

 

 

Павелъ Корчагинъ

Отдѣльнаго разсмотрѣнія заслуживаетъ Павелъ Корчагинъ -- герой автобіографическаго романа Н.Островскaго «Какъ закалялась сталь» (1932-1934). Совѣтская идеологія объявила его идеаломъ героической самоотверженности, нравственнымъ образцомъ для новыхъ поколѣній молодежи. Каковы же занятія и нравственныя качества этого персонажа?

Романъ начинается съ того, что мальчикъ Павка тайкомъ насыпалъ табаку въ тѣсто для пасхальныхъ куличей, которые готовились въ домѣ школьнаго священника (изображеннаго, естественно, въ самыхъ черныхъ краскахъ – деспотомъ и грубіяномъ). Поступокъ героя продиктованъ личной местью: «Никому не прощалъ онъ своихъ маленькихъ обидъ; не забывалъ и попу… озлобился, затаился». Писатель и далѣе подчеркиваетъ озлобленность своего персонажа, усматривая въ ней достоинство -- готовность къ революціонной борьбѣ. Напримѣръ, работая въ буфетѣ, Корчагинъ ненавидитъ офицiантовъ за то, что они получаютъ щедрыя чаевые: «Злобился на нихъ Павка… гребутъ въ сутки столько -- и за что?».

Злоба и зависть, какъ извѣстно, самыя низменныя человѣческія чувства. Именно они и приводятъ Корчагина къ большевикамъ. По его собственнымъ словамъ, онъ «нашелъ свое мѣсто въ желѣзной схваткѣ за власть». Повоевавъ у Буденнaго и уголовника Котовскaго, онъ поступаетъ въ 1920 г. на службу въ Чека, чтобы, какъ говорится въ романѣ, «добивать господъ», «контру душить». «Дни и ночи Павелъ проводилъ въ Чрезвычайной комиссіи», но на его здоровьѣ сказалась «нервная обстановка работы». Дѣйствительно, обстановка массовыхъ убійствъ, насилія, безчинствъ, царившая въ ЧК, вся эта кровавая вакханалія «добиванiй» и «душенiй», не одного Корчагина довела до нервно-психическаго заболѣванія.  Далѣе весь сюжетъ романа представляетъ собой борьбу между желаніемъ героя работать на своемъ посту и прогрессирующей неизлѣчимой болѣзнью. Именно эта борьба стала основаніемъ для пропагандистскаго прославленія Корчагина какъ воплощенія мужества и воли. Какова, однако, та работа, которой такъ самозабвенно занятъ герой?

Изъ палача-чекиста Корчагинъ превращается въ партаппаратчика, фактически паразита на народной шеѣ. То онъ получаетъ «мандатъ въ губкомъ», то выступаетъ на «собраніи городского партколлектива» съ разъясненіемъ генеральной линіи партіи, то ѣдетъ на конференцію комсомольскаго актива. Отнынѣ главное содержаніе его жизни -- создавать комсомольскія ячейки и проводить въ нихъ «политзанятія». Здѣсь достиженія Корчагина дѣйствительно велики: «за два года былъ проработанъ третій томъ "Капитала"». Эти «политзанятія» весьма напоминаютъ засѣданія домкома изъ повѣсти Булгакова «Собачье сердце». Молодежь безъ устали поетъ революціонныя пѣсни: «Это собирался кружокъ рабочаго партактива, данный Корчагину комитетомъ партіи послѣ его письма съ требованіемъ нагрузить его пропагандистской работой. Такъ проходили дни Павла». По поводу подобныхъ собраній булгаковскiй профессоръ Преображенскій замѣтилъ весьма точно: «Если я, вмѣсто того, чтобы оперировать каждый вечеръ, начну у себя въ квартирѣ пѣть хоромъ, у меня настанетъ разруха», а когда человѣкъ «займется прямымъ своимъ дѣломъ, разруха исчезнетъ сама собой». Корчагинъ же занятъ «прямымъ своимъ дѣломъ», дѣломъ электрика или кочегара (таковы, собственно, его профессіи) только эпизодически, а разруху объясняетъ происками недобитой, недодушенной «контры».

Иными словами, герой Н.Островскaго принадлежитъ къ тому соціальному слою, который именуется номенклатурой. Авторъ дотошно слѣдитъ за всѣми его перемѣщеніями по партійно-бюрократической лѣстницѣ. Вотъ Корчагинъ «отзывается изъ района въ распоряженіе губкома для направленія на отвѣтственную комсомольскую работу» и становится «секретаремъ окружкома молодежи», затѣмъ работаетъ въ Харьковѣ «въ секретной части секретаріата Цека». Объявить занятія типичнаго партійнаго функціонера героическимъ служеніемъ родинѣ могла только извращенная совѣтская идеологія. Единственный въ жизни Корчагина эпизодъ, когда онъ дѣйствительно участвуетъ въ чемъ-то реальномъ и созидательномъ -- строительство желѣзной дороги. Но этотъ эпизодъ занимаетъ всего три мѣсяца. Къ тому же онъ вызванъ чисто партійными задачами, о чемъ говоритъ телеграмма, составленная на митингѣ строителей: «Съ напряженіемъ всѣхъ силъ приступаемъ къ работѣ. Да здравствуетъ Коммунистическая партія, пославшая насъ! Предсѣдатель митинга Корчагинъ».

Всѣ мысли, чувства и поступки героя Н.Островскaго безраздѣльно подчинены коммунистической идеѣ. Влюбленной въ него Тонѣ Тумановой онъ объявляетъ: «… я буду принадлежать прежде партіи, а потомъ тебѣ и остальнымъ близкимъ». Именно изъ преданности коммунизму Корчагинъ отказывается отъ любовныхъ привязанностей: онъ убѣжденъ, что долженъ видѣть въ женщинѣ лишь соратника по партіи, «товарища по цѣли»; всѣ другіе чувства къ ней -- это «буржуазное разложеніе». Въ концѣ романа герой всё-таки женится, но лишь для того, чтобы оторвать дѣвушку отъ ея некоммунистической семьи и воспитать изъ нея борца за совѣтскую власть. Въ ходѣ этого воспитанія жена Корчагина становится коммунисткой и проводитъ почти всё время на засѣданіяхъ женотдѣла и парткома, чѣмъ ея мужъ очень доволенъ: «Я слѣжу за рожденіемъ въ ней новаго человѣка и помогаю, сколько могу, этимъ родамъ. Придетъ время, и большой заводъ, рабочій коллективъ завершитъ ея формированіе».

Всякій, кто непричастенъ коммунистической партіи и революціонной борьбѣ, вызываетъ у Корчагина ненависть или презрѣніе. Встрѣчая людей, имѣющихъ «буржуазный» видъ (напримѣръ, свою бывшую невѣсту, которая вышла замужъ за инженера), герой неизмѣнно старается ихъ оскорбить. Онъ пишетъ изъ больницы, что хочетъ скорѣе вернуться «въ дѣйствующую армію, наступающую по всему фронту, туда, гдѣ развертывается желѣзная лавина штурма. Я еще вѣрю, что вернусь въ строй, что въ штурмующихъ колоннахъ появится и мой штыкъ». Можно подумать, что рѣчь идетъ о военномъ времени. Но письмо написано въ серединѣ 1920-х годовъ, когда Гражданская война закончилась. Возвращеніе въ «штурмующія колонны» означаетъ всего лишь возвратъ къ тѣмъ обязанностямъ партійнаго аппаратчика, которыя герой исполнялъ до болѣзни. И всё же лексика его письма закономѣрна: весь міръ, кромѣ родной партіи, есть для Корчагина нѣчто враждебное, подлежащее штурму и разгрому.

Романъ Н.Островскaго -- не просто произведеніе отвратительно низкаго качества, написанное плохимъ языкомъ. Онъ совершенно чуждъ тѣмъ нравственнымъ цѣнностямъ, которыя утверждались классической русской литературой. Поэтому и героя этого романа немыслимо представить въ одномъ ряду, напримѣръ, съ Андреемъ Болконскимъ или хотя бы съ Обломовымъ. Корчагину невѣдомы ни духовные поиски, ни честь, ни совѣсть, ни доброта, ни милосердіе, ни вообще какія бы то ни было христіанскія добродѣтели; онъ -- образецъ того «новаго человѣка», идеалъ котораго насаждался совѣтской пропагандой вопреки самой человѣческой природѣ. Это именно тотъ самый «унтерменшъ», столь ярко изображенный впослѣдствіи идеологами націоналъ-соціалистической Германіи. Онъ дѣйствительно обладаетъ большой энергіей и волей, но всѣ его силы направлены исключительно на утвержденіе власти коммунистической номенклатуры, на искорененіе христіанскихъ и національно-культурныхъ цѣнностей и на физическое уничтоженіе носителей этихъ цѣнностей. Именно этой цѣли образцовый функціонеръ Корчагинъ служитъ съ рѣдкимъ, подчасъ маніакальнымъ самозабвеніемъ.

Въ совѣтское время именемъ этого недочеловѣка были названы многія улицы и учрежденія. Въ большинствѣ своемъ эти названія сохранились и въ настоящее время, очевидно, по причинѣ полной совмѣстимости «общечеловѣческихъ цѣнностей» нынѣшнихъ правителей РФ и съ тѣми «идеалами», за которые боролся Корчагинъ.

 

Максимъ Горькій,

настоящее имя Алексѣй Максимовичъ Пѣшковъ
(1868–1936)

 

Дореволюціонныя произведенія Горькаго создали ему репутацію друга бѣдняковъ, борца за соціальную справедливость. Впрочемъ, уже и тогда многіе подмѣчали, что Горькій тяготѣетъ въ основномъ къ уголовному элементу русскаго «дна», а его сентенціи по поводу страданій соціальныхъ низовъ сливаются съ разсужденіями о томъ, что вся русская жизнь есть сплошная «свинцовая мерзость» («Городокъ Окуровъ», «Жизнь Матвѣя Кожемякина» и т.д.).  Причина соціальныхъ несчастій -- во врожденной порочности самой Россіи и русскаго человѣка.  Горькій утверждалъ, что русская душа по самой природѣ своей якобы «труслива» и «болѣзненно зла» (самымъ удачнымъ ея портретомъ онъ считалъ отвратительнаго стараго сладострастника Ѳедора Карамазова изъ романа Достоевскаго). Онъ заявлялъ о «садической жестокости, присущей русскому народу» (послѣсловіе къ книгѣ С.Гусева-Оренбургскаго о еврейскихъ погромахъ на Украинѣ, 1923). Пожалуй, ни одинъ публицистъ не писалъ съ такой непріязнью ни объ одной націи -- даже націоналъ-соціалистическіе идеологи о евреяхъ. Такія обвиненія, какія высказаны Горькимъ въ работѣ «О русскомъ крестьянствѣ», предъявляются только тѣмъ народамъ, которые рѣшено уничтожить.

И, какъ только открылась возможность, Горькій принялъ въ этомъ уничтоженіи прямое участіе. Въ 1905 г. онъ вступилъ въ РСДРП (въ 1917, разойдясь съ большевиками по вопросу о своевременности ихъ переворота, не прошелъ очередную перерегистрацію и формально остался внѣ партіи). Онъ былъ богатъ (напримѣръ, могъ позволить себѣ съ 1906 по 1914 г. жить на виллѣ на о. Капри) и легко жертвовалъ крупныя суммы въ партійную кассу; финансировалъ ленинскія газеты «Искра» и «Впередъ». Во время декабрьскаго мятежа 1905 г. его московская квартира, охраняемая кавказской дружиной, стала своего рода лабораторіей, гдѣ изготовлялись бомбы; сюда свозили оружіе, которымъ снабжались боевики. Въ 1906 г. Горькій отправился въ турне по Америкѣ для сбора пожертвованій въ кассу большевиковъ (собралъ около 10 тысячъ долларовъ; сумма въ современномъ исчисленіи соотвѣтствующая примѣрно милліону) и для агитаціи противъ русскаго государства. Послѣ того, какъ многія газеты напечатали его воззваніе «Не давайте денегъ русскому правительству», США отказались дать Россіи кредитъ въ полмиллiарда долларовъ (въ отвѣтъ Горькій «отблагодарилъ» Америку точно такъ же, какъ и Россію -- описалъ ее какъ мрачную «страну желтаго дьявола»).

Послѣ 1917 г. Горькій продолжилъ активное сотрудничество съ большевиками. На словахъ нерѣдко критикуя ихъ политику (съ ихъ полнаго позволенія), онъ на дѣлѣ принималъ участіе въ ихъ акціяхъ, нанесшихъ Россіи неисчислимый ущербъ. Напримѣръ, въ 1919 г. по порученію большевистской администраціи онъ сформировалъ экспертную Комиссію, придававшую тѣмъ или инымъ произведеніямъ искусства статусъ національнаго достоянія. Итоги дѣятельности этой Комиссіи послужили базой для продажи выявленныхъ цѣнностей за границу, что разорило крупнѣйшія художественныя хранилища Россіи.  Претензіи Горькаго къ новой власти сводились главнымъ образомъ къ тому, что соціалистическая революція преждевременна -- «свинцовая Россія» ее недостойна; большевики приносятъ «героическую рать рабочихъ и всю искренне революціонную интеллигенцію въ жертву русскому крестьянству» («Несвоевременныя мысли», 1918). И хотя Горькій констатировалъ, что «комиссары относятся къ Россіи, какъ къ матеріалу для опыта» и что «большевизмъ есть національное несчастіе», онъ продолжалъ находиться въ дружескихъ отношеніяхъ съ новой властью и лично съ ея главой, котораго въ очеркѣ «Владиміръ Ильичъ Ленинъ» (1920; не путать съ болѣе позднимъ «В.И.Ленинъ») приравнялъ къ святымъ (И.А.Бунинъ назвалъ эту статью «безстыднымъ акаѳистомъ»).

Съ 1921 по 1931 гг. Горькій жилъ за рубежомъ, въ основномъ -- въ Италіи. Еще изъ-за границы пролетарскій писатель освящалъ своимъ авторитетомъ смертные приговоры, выносимые по абсурднымъ обвиненіямъ. Вернувшись въ СССР, онъ энергично включился въ тотальную охоту за мнимыми «врагами» и «шпіонами». Въ 1929-1931 гг. Горькій регулярно публиковалъ въ «Правдѣ» статьи, которыя впослѣдствіи составили сборникъ «Будемъ на стражѣ!». Онѣ призываютъ читателей искать вокругъ себя вредителей, тайно измѣнившихъ дѣлу коммунизма. Самая извѣстная изъ этихъ статей -- «Если врагъ не сдается, его уничтожаютъ» (1930); ея заглавіе стало своеобразнымъ девизомъ всей совѣтской политики. При этомъ Горькій, какъ и восхищавшіе его карательные органы, для прикрѣпленія ярлыка «врагъ» не нуждался ни въ какихъ доказательствахъ. Самые злѣйшіе враги, по его мнѣнію, -- это тѣ, противъ кого нѣтъ доказательствъ. «Горькій не просто поетъ въ хорѣ обвинителей -- онъ пишетъ музыку для этого хора», -- констатируетъ швейцарскій изслѣдователь Ж.Нива.

Поразителенъ языкъ этихъ статей «писателя-гуманиста»: люди здѣсь постоянно именуются мухами, солитёрами, паразитами, получеловѣческими существами, дегенератами. «Въ массѣ рабочихъ Союза Совѣтовъ дѣйствуютъ предатели, измѣнники, шпіоны… Вполнѣ естественно, что рабоче-крестьянская власть бьетъ своихъ враговъ, какъ вошь». При этомъ Горькій восхвалялъ «исторически и научно обоснованный, подлинно общечеловѣческій, пролетарскій гуманизмъ Маркса -- Ленина -- Сталина» (статья «Пролетарскій гуманизмъ»); восхищался тѣмъ, «какъ простъ и доступенъ мудрый товарищъ Сталинъ» («Письмо делегатамъ Всесоюзнаго съѣзда колхозниковъ-ударниковъ»). Сохраняя свою давнюю ненависть къ крестьянству, Горькій напоминалъ, что «мужицкая сила -- сила соціально нездоровая и что культурно-политическая, послѣдовательная работа Ленина -- Сталина направлена именно къ тому, чтобы вытравить изъ сознанія мужика эту его «силу», ибо сила эта есть… инстинктъ мелкаго собственника, выражаемый, какъ мы знаемъ, въ формахъ зоологическаго озвѣрѣнія» («Открытое письмо А.С.Серафимовичу», 1934). Всё это публиковалось въ тѣ годы, когда наиболѣе трудолюбивые и хозяйственные крестьяне («кулаки») разстрѣливались или выселялись въ зону вѣчной мерзлоты. Въ поддержку сфабрикованному ГПУ «дѣлу Промпартiи» Горькій написалъ пьесу «Сомовъ и другіе» (1930). Въ соотвѣтствіи съ этимъ абсурднымъ процессомъ, въ ней выведены инженеры-вредители, которые назло народу тормозятъ производство («раньше болванка изъ кузницы шла четыре часа, а сейчасъ идетъ семь часовъ»). Въ финалѣ приходитъ справедливое возмездіе въ лицѣ агентовъ ГПУ, которые арестовываютъ не только инженеровъ, но и бывшаго учителя пѣнія (его преступленіе въ томъ, что онъ «отравлялъ» совѣтскую молодежь разговорами о душѣ и старинной музыкѣ). Въ статьяхъ «Къ рабочимъ и крестьянамъ» и «Гуманистамъ» Горькій поддерживаетъ столь же абсурдное обвиненіе противъ профессора Рязанова и его «сообщниковъ», которые были разстрѣляны за «организацію пищевого голода въ СССР». Когда на Западѣ поднялся слабый протестъ противъ этого разстрѣла, который былъ произведенъ безъ суда (обвиняемыхъ просто прикончили въ подвалахъ ГПУ), то Горькій въ отвѣтъ яростно  обрушился уже на мертвецовъ, клеймя ихъ, а заодно и ихъ западныхъ защитниковъ «негодяями» и «мерзавцами».

Нельзя сказать, что Горькій столь же бурно одобрялъ всѣ репрессіи. Аресты старыхъ большевиковъ, борцовъ съ «проклятымъ царизмомъ», его безпокоили. Въ 1932 г. онъ даже высказалъ начальнику чекистовъ Г.Ягодѣ свое недоумѣніе по поводу ареста Л.Каменева. Судьбы милліоновъ, осужденныхъ на смерть партійными вождями (въ томъ числѣ тѣмъ же Каменевымъ), у него такого недоумѣнія не вызывали. Въ 1929 г. Горькій посѣтилъ Соловецкій лагерь. Одинъ изъ малолѣтнихъ заключенныхъ подъ вліяніемъ репутаціи Горькаго какъ заступника угнетенныхъ рискнулъ наединѣ разсказать ему о чудовищныхъ условіяхъ жизни въ этомъ лагерѣ. Горькій прослезился, но уже послѣ разговора съ мальчикомъ (почти сразу же разстрѣляннымъ) оставилъ въ «Книгѣ отзывовъ» Соловецкаго лагеря восторженныя похвалы тюремщикамъ, «которые, являясь зоркими и неутомимыми стражами революціи, умѣютъ, вмѣстѣ съ этимъ, быть замѣчательно смѣлыми творцами культуры».

Въ 1934 г. подъ редакціей Горькаго былъ изданъ сборникъ «Бѣломорско-Балтійскій каналъ имени Сталина» (среди авторовъ -- В.Катаевъ, М.Зощенко, А.Толстой), въ которомъ открыто воспѣвался рабскій трудъ, какъ высшее достиженіе человѣчества. Въ книгѣ поддерживаются всѣ бредовыя обвиненія тѣхъ лѣтъ: что инженеры травятъ работницъ мышьякомъ въ заводскихъ столовыхъ, тайно ломаютъ станки и т.д. Концлагерь изображенъ какъ свѣточъ прогресса; утверждается, что въ немъ никто не умираетъ (въ реальности на строительствѣ Бѣломорскаго канала погибло не менѣе 100 000 заключенныхъ). Выступая передъ строителями канала 25 августа 1933 г., Горькій восхищался тѣмъ, «какъ ОГПУ перевоспитываетъ людей», и со слезами умиленія на глазахъ говорилъ о чрезмѣрной скромности чекистовъ.

Независимо отъ того, считать ли талантъ Горькаго первокласснымъ или раздутымъ прессой; независимо отъ того, вѣрить ли въ его искренность или въ то, что въ душѣ онъ не одобрялъ политику Сталина; независимо отъ того, довѣрять ли версіи о томъ, что 68-лѣтній писатель, долго лѣчившійся отъ чахотки, умеръ не отъ болѣзни, а отъ даннаго по приказу изъ Кремля яда -- фактъ остается фактомъ: Горькій способствовалъ организованному убійству милліоновъ невинныхъ людей, всемѣрно поддерживая въ печати дѣйствія ихъ палачей. Онъ умеръ законченнымъ негодяемъ, сознательно поставившимъ свой, полученный отъ Бога талантъ на служеніе богоборцамъ и ненавистникамъ русскаго народа.

Заслуги Горькаго передъ антихристовой совѣтской властью  были столь велики, что прахъ его былъ захороненъ у кремлевской стѣны, а его имя «увѣковѣчено» въ названіяхъ не только городовъ и улицъ, но также парковъ, площадей, станцій метро, школъ, театровъ, киностудій, библіотекъ, институтовъ, университетовъ, кораблей, самолетовъ и даже водохранилища.  За рѣдчайшими исключеніями всѣ эти названія сохраняются и въ настоящее время.