И. С. Аксаковъ († 1886 г.)
Государственный и земскій вопросъ. Статьи о нѣкоторыхъ историческихъ событіяхъ. 1860-1886.

Русское самодержавіе — не нѣмецкій абсолютизмъ и не азіатскій деспотизмъ.

Мы недавно говорили о цѣломъ мірѣ подобій, которыми населена наша современная Русская дѣйствительность. Мы указывали тогда на одни только внѣшнія явленія; — но то же зло подобія властвуетъ и въ области нашихъ понятій, нашего нравственнаго и умственнаго развитія. Если мы сказали, что все у васъ существуетъ будто бы, то съ такимъ же правомъ можемъ мы сказать, что почти каждое изъ представленій, слагающихся въ нашемъ обществѣ о Россіи и ея народѣ, — то, да не то. У насъ есть готовыя опредѣленія почти для всякаго явленія Русской жизни, которыя однакожъ — не болѣе и не менѣе какъ иностранныя подобія, — которыя не только не выражаютъ сущности явленія, но положительно искажаютъ его смыслъ, — а между тѣмъ они въ ходу, они управляютъ нами, они отражаются практическими послѣдствіями на самой жизни. Таково напр. понятіе о народѣ и народности, которое въ умѣ Русскаго образованнаго общества заслонено подобіемъ этого понятія, заинствованнымъ у иностранцевъ, — именно: понятіенъ о демократіи и демократизмѣ. Понятіе о дворянствѣ, — о томъ Русскомъ историческомъ явленіи, которое мы называемъ дворянствомъ, — имѣетъ свое подобіе въ аристократіи, и это подобіе вводитъ въ пагубныя заблужденія наши высшія дворянскія сферы. Русская община, общинное поземельное владѣніе окутаны нашей публикой (преимущественно перваго сорта) въ подобіе коммуны и коммунизма, Русская артель смѣшана съ ассоціаціей; удѣльная и областная жизнь древней Руси — воспринята и облечена, въ нашемъ научномъ сознаніи, въ пеленки готоваго иностраннаго понятія — федераціи, и такое подобіе, втѣснившись въ науку, не только привело многихъ ученыхъ къ ложнымъ теоретическимъ взглядамъ на Русскую исторію, но и на самой практикѣ — не мало Русской молодежи увлекло въ ложный путь дѣйствій. Идея Нѣмецкой государственности идетъ бокъ о бокъ съ народной идеей царя, путая понятія въ правящихъ и правимыхъ; — надъ правдой Русскаго самодержавія, какъ историческаго начала народной политической жизни, носится иностранное подобіе нѣмецкаго абсолютизма или азіатскаго деспотизма, которое, подмѣняя въ умахъ истинный смыслъ явленія, — какъ призма преломляетъ лучъ зрѣнія и кривитъ понятія — во всѣхъ слояхъ образованнаго общества, отъ высшаго даже до низшаго. Свобода слова, по милости тѣхъ же подобій, является политическимъ правомъ; древній земскій соборъ, никакимъ закономъ неформулированный и лишенный всякой политической власти, отражается въ мысли какъ политическая конституція… Такимъ образомъ, — благодаря готовымъ опредѣленіямъ, заимствованнымъ нами у западноевропейской науки и жизни и перенесеннымъ нами на Русскую исторію и современную дѣйствительность, — въ нашемъ общественномъ разумѣніи — цѣлое царство подобій. Чѣмъ болѣе мнимаго сходства, тѣкъ труднѣе добиться толку и добраться до истины, потому что эти иностранныя подобія крѣпко засѣли въ мозгу, вошли, такъ сказать, въ кровь и плоть нашихъ просвѣщенныхъ классовъ. Нельзя не видѣть здѣсь воочію вредъ, положительный вредъ, нанесенный нашему общественному разумѣнію — привычкою къ иностраннымъ языкамъ, замѣною ими языка природнаго — Русскаго. Всѣ понятія о Русской жизни исказились въ переводной рѣчи нашихъ «образованныхъ» людей, а между тѣхъ въ рукахъ ихъ сила и власть. Невольно приходишь къ такому мнѣнію, что чѣмъ выше постъ, занимаемый въ Россіи человѣкомъ, чѣмъ обширнѣе его власть надъ Русскою жизнью, тѣмъ чувствительнѣе можетъ стать для послѣдней — привычка такого человѣка къ иностранной рѣчи, слѣдовательно къ иностраннымъ дефиниціямъ иностранной жизни. Большая часть нашихъ недоразумѣній оттуда — какъ въ понятіяхъ, такъ и въ дѣйствіяхъ, какъ въ отвлеченномъ представленіи, такъ и на дѣлѣ. Сбивчивое сходство явленій жизни Русской и западноевропейской, при томъ авторитетѣ, которымъ пользуется эта послѣдняя и которому невольно подчиняется Россійская «интеллигенція», и при томъ незнаніи, неразумѣніи стихійныхъ началъ нашей народности и ея духовной сущности, которымъ также отличается наша интеллигенція, — вотъ главная причина нашей безурядицы и безплодности многихъ правительственныхъ преобразовательныхъ усилій. Распутать эту путаницу понятій, отвести каждому его законное мѣсто, указать лживость подобій, снять иностранную маску съ облика Русскаго человѣка, опредѣлить въ точности эти синонимы, сбивающіе такъ многихъ у насъ съ толку, — синонимы понятій и явленій Русской и иноземной жизни, повидимому похожихъ, а между тѣмъ существенно различныхъ, — вотъ задача, которою необходимо было бы теперь заняться строго и систематически и которой наша газета, въ будущемъ своемъ развитіи, намѣрена преимущественно посвятить свое вниманіе.

Мы здѣсь только вскользь касаемся этого важнаго предмета, желая поскорѣе перейти къ злобѣ, довлѣющей нынѣшнему дневи, къ вопросу, насъ близко интересующему и коренящемуся именно въ той путаницѣ понятій, о которой мы говорили. Такъ, вслѣдствіе недоумѣній, вызванныхъ нашими словами, сказанными въ 31 №, мы убѣдились, что, въ силу все тѣхъ же подобій, въ большомъ еще ходу у насъ мнѣніе, ни на чемъ, кромѣ подобія, не основанное и повторяемое у насъ съ вѣтру людьми, пробавляющимися весь свой вѣкъ готовыми афоризмами: что свобода печати не совмѣстна съ существующею у насъ политическою формою правленія, т. е. съ самодержавіемъ. Мы съ этимъ совершенно несогласны. Конечно, если смотрѣть на Русское самодержавіе, какъ на нѣмецкій абсолютизмъ, или азіатскій деспотизмъ, то свобода слова съ нимъ несовмѣстна; но Русское самодержавіе, по коренному народному идеалу, не есть, слава Богу, ни то, ни другое. Прежде всего — свобода рѣчи сама но себѣ не есть свобода политическая… Мысль, слово! Это не «прерогатива», а неотъемлемая принадлежность человѣка, безъ которой онъ не человѣкъ, а животное. Безсмысленны и безсловесны только скоты. Посягать на жизнь разума и слова въ человѣкѣ — значитъ не только совершать святотатство Божьихъ даровъ, но посягать на божественную сторону человѣка, на самый Духъ Божій, пребывающій въ человѣкѣ, на то, чѣмъ человѣкъ — человѣкъ, и безъ чего человѣкъ — не человѣкъ! Свобода жизни разума и слова, какъ мы уже не однажды выражались, такая свобода, которую даже странно формулировать юридически или называть правомъ: это такое же право, повторяемъ, какъ быть человѣкомъ, дышать воздухомъ, двигаться. Эта свобода естъ необходимое условіе самого человѣческаго бытія, внѣ котораго невозможно и требовать отъ человѣка никакихъ правильныхъ отправленій человѣческаго духа, а тѣмъ менѣе гражданскихъ доблестей: умерщвленіе жизни мысли и слова не только самое страшное изъ всѣхъ душегубствъ, но и самое опасное по своимъ послѣдствіямъ для судьбы царствъ и народовъ. Если вы требуете отъ человѣка — разумнаго содѣйствія, помощи, услуги, наконецъ разумной покорности, для которой въ особенности необходимъ свободный актъ воли, то дайте ему, прежде всего, возможность быть человѣкомъ, взрослымъ членомъ общества и сознательнымъ подданнымъ государства, т. е. право мыслить и говорить, а не превращайте его въ скотоподобное, безсловесное и безмысленное существо, или въ вѣчнаго недоросля, который самъ уже и никакихъ личныхъ нравственныхъ требованій къ себѣ не простираетъ, да и простирать не въ правѣ — благо есть на это опекуны! Если же признается возможнымъ и жить и двигаться, и дышать и совершать прочія отправленія подъ защитою неограниченно монархической власти, то нѣтъ причины унижать значеніе самодержавія до такой степени, чтобы считать немыслимою жизнь духа и разума подъ его верховною эгидой. Напротивъ, мы думаемъ, что идея настоящаго, именно Русскаго самодержавія предполагаетъ полную свободу нравственной и умственной общественной жизни, и только этою свободою обусловливается его разумность; въ противномъ же случаѣ оно перестало бы быть Русскимъ, походило бы или на нѣмецкій абсолютизмъ или на азіатскій деспотизмъ. Примѣры этому бывали въ Русской исторіи, но въ наше время мы отъ этого, кажется, можемъ считать себя уже застрахованными: намъ уже нечего опасаться вновь такого уклоненія отъ Русскаго народнаго политическаго идеала и мы, послѣ столькихъ реформъ, въ правѣ надѣяться, напротивъ, на дальнѣйшія усилія къ его осуществленію, — если только враги Россіи, которыхъ не мало и внѣ и внутри ея, не постараются вновь подмѣнить, въ понятіяхъ благонамѣренной власти, истину — иностраннымъ подобіемъ.

Чтó такое самодержавіе, неограниченность власти? Это есть принадлежность, необходимое свойство всякой власти въ области ей свойственныхъ отправленій, безъ чего она не есть власть, а какой-то призракъ, фикція. Власть ограниченная — то же, чтó ограниченная собственность — два понятія, исключающія одно другое. Государь-демосъ (народъ), государь-совѣтъ-десяти, государь-конвентъ, государь-парламентъ, — государь-царь — это все та же верховная самодержавная власть, съ тою разницей, что въ послѣднемъ случаѣ она сосредоточивается въ одномъ лицѣ, а въ первыхъ случаяхъ переносится на народныя массы, на грубую чернь, или же на образованное меньшинство, ничѣмъ никогда въ размѣрѣ своемъ вполнѣ разумно не опредѣленное. Вопросъ о томъ — чтó лучше: коронованный ли народъ, коронованное ли общественное мнѣніе, или коронованный человѣкъ, одинъ-единый, ничѣмъ не огражденный, кромѣ права, за нимъ всенародно признаннаго, безсильный, какъ личная одинокая сила, но могучій лишь идеею, которой онъ представитель, а этою идеею освящаемый, — этотъ вопросъ рѣшается въ каждой странѣ сообразно ея мѣстнымъ потребностямъ и историческимъ особенностямъ развитія. Въ нашей странѣ онъ разрѣшенъ такъ рѣзко и положительно всей исторіей и всѣмъ духовнымъ строемъ народа, что и толковать о какомъ-либо другомъ разрѣшеніи было бы безсмысленно. Скажемъ только, что по мнѣнію Русскаго народа, какъ мы его понимаемъ, лучше видѣть власть, — безъ которой, по немощи человѣческой, обойтись гражданскому обществу невозможно, — надѣленною человѣческой душой и сердцемъ, облеченною въ святѣйшее званіе «человѣка», нежели обратить ее въ какой-нибудь бездушный механическій снарядъ, называемый парламентскимъ большинствомъ, и затѣмъ это большинство (представляющее меньшинство относительно всего населенія), опредѣляемое по необходимости количественно, а не качественно, составляющееся случайно — признать единственнымъ правильнымъ выразителемъ общественнаго мнѣнія, на которое уже нѣтъ аппелляцій, дальшае котораго идти уже некуда, которое приходится принять уже какъ свое мнѣніе. Самодержавіе парламента въ такомъ случаѣ можетъ превратиться въ невыносимѣйшій деспотизмъ, особенно если дать силу принципу, что свобода мнѣнія вообще несовмѣстна съ принципомъ самодержавія. Такъ и было во Франціи, во времена республиканскихъ конвентовъ и террора, когда никакая критика дѣйствій сомодержавной республиканской власти не была терпима. Поползновеніе къ тому же видимъ мы и теперь во многихъ конституціонныхъ государствахъ Европы, кромѣ Англіи. Нельзя не согласиться, что такое поползновеніе совершенно логично: представительство, — юридически и формально, по праву, являющееся выразителемъ общественнаго мнѣнія, облеченнымъ самодержавною властью, — не можетъ затѣмъ признать существованіе какого-либо инаго, внѣ себя, несогласнаго съ собой общественнаго мнѣнія, ибо только одно это званіе — выразителя общественнаго мнѣнія — и даетъ конституціонной палатѣ право на политическую власть. Англія, тѣмъ не менѣе, — если не de jure, то de facto, допустила свободу мнѣнія и слова, т. е. свободу критики при самодержавіи парламента, и тѣмъ спасла у себя свободное развитіе общественнаго мнѣнія внѣ парламента. Если такая свобода совмѣстна, какъ мы видимъ, даже съ самодержавной формой парламентскаго правленія, которое могло бы считать себя исключительнымъ представителемъ страны и ея мнѣнія; если она признана и тамъ не только не вредною, но полезною и даже необходимою, — то тѣмъ совмѣстнѣе она съ самодержавіемъ единоличнымъ, тѣмъ она необходимѣе тамъ, гдѣ единовластитель не можетъ и не долженъ считать себя представителемъ колеблющагося, видоизмѣняющагося общественнаго мнѣнія, а напротивъ стоить выше его и внѣ его, призванъ судить его и именно вслѣдствіе этого и нуждается въ томъ, чтобы вѣдать истинную мысль земли и слышать ея голосъ. Мы полагаемъ, что именно въ Россіи, именно при ея формѣ правленія, можетъ и должна существовать такая свобода печати, какая немыслима даже въ конституціонныхъ государствахъ Европейскаго материка. Не на безмолвіи и безмысліи народномъ зиждется могущество нашей политической формы, а на прочномъ, незыблемомъ фундаментѣ народнаго сознанія. Правда нашего самодержавія не можетъ и не должна бояться свѣта мысли, развитія умственнаго и духовнаго; она не на недоразумѣніяхъ основана, и не во тьмѣ коренится, а на отчетливомъ и свободномъ убѣжденіи всего народа въ современной необходимости именно этой, а не другой формы правленія, и въ преимуществѣ этой формы предъ всѣми другими для его дальнѣйшаго преуспѣянія и развитія какъ гражданскаго общества и политическаго организма. Поэтому всякій, отрицающій совмѣстность свободы слова и печати съ самодержавіемъ, или полагающій, что таковая свобода роняетъ достоинство власти, что власть призвана стѣснять свободу слова, — унижаетъ таковымъ мнѣніемъ значеніе самодержавія и обличаетъ внутри себя неприличную робость, едва ли извинительное безвѣріе въ его прочность и силу, и въ равумность его основаній. Намъ приходится объяснять снова, чтó мы уже болѣе или менѣе, такъ или иначе, высказывали и прежде. Русскій народъ, образуя Русское государство, призналъ за послѣднимъ, въ лицѣ царя, полную свободу правительственнаго дѣйствія, неограниченную свободу государственной власти, а самъ, отказавшись отъ всякихъ властолюбивыхъ притязаній, отъ всякаго властительнаго вмѣшательства въ область государства или верховнаго правительствованія, свободно подчинилъ, — въ сферѣ внѣшняго формальнаго дѣйствія и правительства, — слѣпую волю свою, какъ массы, и разнообразіе частныхъ ошибочныхъ волей въ отдѣльныхъ своихъ единицахъ — единоличной волѣ одного имъ избраннаго (съ его преемниками) человѣка, вовсе не потому, чтобы считалъ ее безошибочною и человѣка этого безгрѣшнымъ, а потому, что эта форма, какъ бы ни были велики ея несовершенства, представляется ему наилучшимъ залогомъ внутренняго мира. Для восполненія же недостаточности единоличной неограниченной власти въ разумѣніи нуждъ и потребностей народныхъ, онъ признаетъ за землею, въ своемъ идеалѣ, — полную свободу бытовой и духовной жизни, неограниченную свободу мнѣнія, или критики, т. е. мысли и слова. «Такова наша мысль и сказка, говорили на соборахъ наши предки своимъ царямъ, а впрочемъ, государь, пусть рѣшитъ твоя воля, мы ей повиноваться готовы». Единоличному уму, облеченному верховной неограниченной властью, содѣйствуетъ такимъ образомъ умъ милліоновъ, нисколько не стѣсняя его свободы, не насилуя его воли. И тѣмъ крѣпче долженъ бы быть этотъ союзъ свободной власти и свободнаго мнѣнія (какъ разумѣется онъ Русскимъ народомъ), что онъ утверждается не на контрактѣ, гдѣ контрагенты стараются каждый оттягать что-либо другъ у друга и обманываютъ себя взаимно, — какъ въ западныхъ конституціяхъ, — а именно на отчетливомъ народномъ сознаніи, создавшемъ Русское государство. Для нравственнаго достоинства самой власти, для того, чтобъ она не перешла въ грубую вещественную силу, въ нѣмецкій абсолютизмъ или азіатскій деспотимъ, необходимо, чтобы граничила она съ полнотою и свободою цѣлаго міра нравственной жизни, самостоятельно развивающейся и самоопредѣляющейся, — съ полнотою и свободою духовнаго народнаго бытія въ государствѣ. Съ другой стороны и свобода мнѣнія естественно прекращается тамъ, гдѣ мнѣніе перестаетъ быть мнѣніемъ и становится дѣйствіемъ, и такимъ образомъ переходитъ границу, отдѣляющую область его свободы отъ государства. Эти двѣ свободы, взаимно опредѣляя другъ друга, устраняютъ необходимость всякихъ искусственныхъ ограниченій, столь употребительныхъ на Западѣ, механически разсчитанныхъ, взвѣшенныхъ и размѣренныхъ, въ сущности же ничего не ограждающихъ, равно стѣснительныхъ для обѣихъ сторонъ и ставящихъ ихъ въ какой-то антагонизмъ, въ какое-то неискреннее другъ къ другу отношеніе. Свободное мнѣніе въ Россіи есть надежнѣйшая опора свободной власти, — ибо въ союзѣ этихъ двухъ свободъ заключается обоюдная крѣпость земли и государства. Всякое стѣсненіе области духа внѣшнею властью, всякое ограниченіе свободы нравственнаго развитія — подрываетъ нравственвыя основы государства, нарушаетъ взаимное довѣріе и то равновѣсіе, ту взаимную равномѣрность обѣихъ силъ, которнхъ дружное, согласное дѣйствіе составляетъ необходимое условіе благаго и правильнаго хода Русской народной и государственной жизни. Безъ спасительнаго свѣта общественной мысли легко для власти заблудиться и переступить края и предѣлы, за которыми уже нѣтъ вѣрной дороги; безъ свободной критики не можетъ выработаться общественное сознаніе — а поддержка общественнаго сознанія есть необходимое условіе успѣха всякой правительственной дѣятельности.

Источникъ: Сочиненія И. С. Аксакова. Томъ пятый. Государственный и земскій вопросъ: Статьи о нѣкоторыхъ историческихъ событіяхъ. 1860-1886. Статьи изъ «Дня», «Москвы» и «Руси». — М.: Типографія М. Г. Волчанинова, 1887. — С. 9-17.