Борисъ Ширяевъ. «Ставрополь-Берлинъ». Часть III

 

Мы продолжаемъ публикацiю воспоминаній русскаго писателя Бориса Ширяева, бывшаго непосредственнымъ свидѣтелемъ нѣмецкой оккупаціи Сѣвернаго Кавказа,  а затѣмъ отступавшаго съ  Германской Арміей до самаго Берлина и въ итогѣ ушедшаго на Западъ черезъ Италію. Свои замѣтки подъ псевдонимомъ Алексѣя Алымова онъ публиковалъ въ нѣсколькихъ номерахъ журнала «Часовой» за 1949 и 1950 года, а четыре года спустя издалъ на эту же тему романъ «Кудеяровъ дубъ», гдѣ свои впечатлѣнія и чувства выразилъ уже въ художественной формѣ.

Воспоминанія эти полностью опровергаютъ и разрушаютъ бредовую миѳологію «отечественной войны», сочиненную въ сатанинскомъ экстазѣ лживыми красными пропагандистами, продажными «историками», «очевидцами» съ сожженной совѣстью и прочими совѣтскими выродками. Со страницъ этихъ воспоминаній намъ открывается взглядъ на событія истиннаго Русскаго человѣка, сопоставляя который со своими собственными взглядами, каждый изъ насъ можетъ еще разъ провѣрить свою русскость.

Конечно, повѣствованіе Ширяева, какъ и вообще всякія воспоминанія, несетъ въ себѣ элементъ субъективности. Наиболѣе цѣнно въ нихъ то, что Борисъ Ширяевъ видѣлъ собственными глазами, не замутненными  совковой ложью, и пережилъ своимъ сердцемъ, бьющимся въ унисонъ съ сердцемъ всей національной Россіи. Меньшаго довѣрія заслуживаютъ тѣ мѣста его очерковъ, гдѣ Ширяевъ пересказываетъ событія, свидѣтелемъ которыхъ онъ самъ не былъ, и даетъ оцѣнки явленіямъ, съ которыми онъ лично незнакомъ или малознакомъ.

Это касается въ первую очередь крайне негативнаго его отношенія къ дѣятельности Министерства Восточныхъ территорій Альфреда Розенберга, которую онъ самъ могъ наблюдать лишь изрѣдка (т.к. пребывалъ все время въ армейской зонѣ оккупаціи) и судилъ о ней большей частью по разсказамъ нѣмецкихъ военныхъ, которые въ силу извѣстной непріязни фронтовиковъ къ тыловикамъ давали дѣятельности Розенберга и его подчиненныхъ далеко не лестныя оцѣнки.  Въ этомъ отношеніи воспоминанія Бориса Ширяева грѣшатъ противъ исторической правды. Розенбергъ уже однимъ своимъ указомъ «О свободѣ Церкви» заслуживаетъ безусловнаго уваженія со стороны Русскихъ людей, ибо такой свободы въ исповѣданіи Православной Вѣры, какая была при нѣмцахъ, русскіе истинно-православные христіане не имѣли за все время существованія Совка, какъ не имѣютъ его донынѣ и въ РФ. Наше казачество также едва ли может быть в обиде на Розенберга, который своей Декларацией от 10 ноября 1943 года подтвердил все исторические привилегии казачества, данные им Русскими Царями, и честно выполнял все обязательства, взятые им на себя в этой Декларации.

Наконецъ, мѣстами Борисъ Ширяевъ повторяетъ и просто глупѣйшіе слухи, вродѣ сказокъ о «газовыхъ камерахъ» для евреевъ, но это можно объяснить тѣмъ, что въ послѣвоенныхъ условіяхъ разнузданной антигерманской и антигитлеровской истеріи разобраться и отличать правду отъ лжи было крайне трудно, особенно безправному русскому эмигранту.

Въ остальномъ же воспоминанія Бориса Ширяева представляютъ собой исключительно цѣнное свидѣтельство, и мы рады познакомить съ нимъ нашихъ читателей, еще не до конца освободившихся отъ послѣдствій зомбированія пропагандистскими бреднями о «Великой Побѣдѣ», «защитѣ Родины», «фашистскихъ  звѣрствахъ», «истребленіи мирныхъ совѣтскихъ гражданъ» и прочихъ «ужасахъ нѣмецкой оккупаціи». 

 

Редакція сайта «Сила и Слава».

 

 

(Главы I-III см. здѣсь, главы IV-VI ЗДѢСЬ)

 

 VII.  ВЕЛИКІЙ  ИСХОДЪ[1].

 

Пока нѣмецкое развивалось успѣшно, слуховъ и шепотовъ, которыми привыкъ питаться совѣтскій обыватель, не было, но, какъ только продвиженіе германской арміи прекратилось, агентство ОБС («Одна баба сказала»), какъ иронизировали недовѣрчивые, начало работать вовсю. Это не было дѣйствіемъ совѣтской агентуры. Группа совѣтскихъ патріотовъ ушедшихъ въ подпольѣ, была настолько незначительна, что могла лишь изрѣдка расклеивать по стѣнамъ рукописныя прокламаціи, призывавшія къ вѣрности Сталину и коммунизму и составленныя настолько бездарно, что мѣстная газета нашла возможнымъ опубликовать полностью текстъ, снабдивъ его сатирическими примѣчаніями.

Шептали рядовые обыватели, и именно это было яркимъ и вѣрнымъ симптомомъ надвигавшагося перелома. Рождество и новый 1943 годъ отпраздновали еще шумно и весело. Четыре возобновленныя Ставропольскія церкви были полны молящимися. Служили молебны и по домамъ. Въ окрестныхъ колхозахъ и совхозахъ усиленно «браковали» прежде общественный, а теперь неизвѣстно чей скотъ, и базаръ былъ заваленъ мясомъ. Цѣны постепенно снижались подъ давленіемъ конкуренціи. Новоявленные коммерсанты, преимущественно армяне, — навезли вина и самогона изъ Прасковеи и Буденновска (Свъ. Креста). Горѣли елки, доставленныя нѣмцами изъ Теберды для своихъ солдатъ, но послѣ традиціоннаго нѣмецкаго сочельника унаслѣдованныя ихъ русскими знакомцами. Пахнуло подлинными русскими святками, а не большевицкими «новогодними праздниками», съ трескучимъ и хвастливымъ подсчетомъ «достиженій» на  пустой  желудокъ...

Но это былъ финальный аккордъ нараставшаго въ теченіе пяти мѣсяцевъ оживленія города. Въ первые дни новаго года изъ устъ въ уста поползли тревожныя фразы:

Нѣмцы уходятъ, эвакуація... что будетъ...

Радости отъ «освобожденія» мало кто ждалъ. Всѣхъ страшили возможные бои за городъ. Городскихъ пугала также неминуемая расправа за службу у нѣмцевъ, въ чемъ никто не сомнѣвался; колхозниковъ — отвѣтъ за порѣзанный общественный скотъ; новые торговцы вспоминали лишенское и концлагерное похмелье, послѣдовавшее за НЭП-омъ... Тѣ, кто успѣлъ за эти мѣсяцы заложить какую-то основу своего благосостоянія, — открыть столовую, начать торговлю, заняться кустарнымъ промысломъ, — въ комъ зародилась надежда на сносную человѣческую жизнь, тѣ смотрѣли на отходъ нѣмцевъ, какъ на свою личную катастрофу. А такихъ было большинство. Эти пять мѣсяцевъ городъ жилъ не за счетъ жалкихъ окладовъ нѣмецкой службы, повышенныхъ по сравненію съ совѣтскими лишь на 20 %  (тоже одна изъ нелѣпыхъ ошибокъ нѣмцевъ), а питался еще недозрѣлыми, по уже ощутимыми плодами раскрѣпощеннаго труда и свободнаго развитія личной иниціативы.

Схожія настроенія господствовали и въ деревнѣ. Въ декабрѣ нѣмцы собрали въ Ставрополѣ крестьянскій съѣздъ, прокламировавъ на немъ возвращеніе къ частной, единоличной собственности и объяснивъ сохраненіе колхозовъ какъ мѣру временную, вызванную лишь невозможностью произвести раздѣлъ земли въ обстановкѣ военныхъ дѣйствій. Это было понятно крестьянину, и онъ согласенъ былъ ждать, тѣмъ болѣе что реквизиціи зерна не превышали 20 % урожая (колхозникъ при совѣтахъ отдавалъ 80%), а реквизиціи скота шли исключительно за счетъ обобществленнаго стада, абсолютно не касаясь личной собственности, наоборотъ извѣстная часть общественнаго скота перешла частнымъ владѣльцамъ. Иногда раздавали сами нѣмцы, но въ большинствѣ  случаевъ — стихійно.

О возможности возврата помѣщичьихъ земель, а такъ же и о розенберговскихъ планахъ колонизаціи не было и рѣчи. Поэтому и въ колхозахъ, а особенно въ казачьихъ, гдѣ нѣмцы «гарантировали» возвратъ къ дореволюціоннымъ формамъ казачьяго землевладѣнiя, слухъ «нѣмцы уходятъ» прозвучалъ похороннымъ колоколомъ по возрожденной, но несбывшейся мечтѣ.

Бѣгство одиночекъ началось съ первыхъ чиселъ января 1943 г., за двѣ недѣли до объявленія эвакуаціи. Бѣжали тѣ, кому удавалось тѣмъ или инымъ путемъ заручиться какой либо бумажкой подходящаго содержанія и съ нѣмецкой печатью. Большинство не теряло надеждъ на возвращеніе: слишкомъ силенъ былъ еще гипнозъ нѣмецкихъ побѣдъ, и отступленіе казалось лишь временной ихъ неудачей.

Весной вернемся, — говорили уѣзжающіе, раздавая на храненіе свой скарбъ. Многіе оставляли семьи, перемѣстивъ ихъ въ глухой уголъ. Въ это же время начали прибывать бѣженцы съ востока, изъ Буденновска и районовъ прилегающихъ къ Нальчику и Грозному.

Изъ Сальскихъ степей подъ водительствомъ своихъ родовыхъ старшинъ и буддійскаго духовенства прошли калмыки. Отъ Микаянъ-Шахары и Черкесска (бывш. станицы Баталпашинской), съ Зѣленчука и даже глухого Архыза двигались обозы черкессовъ и адыгейцевъ. Отъ Кисловодска, прямо на Тамань, тянулся длинный обозъ карачаевцевъ... Въ кубанскихъ станицахъ сбивались въ группы, готовясь къ отлету, казаки.

Кто уходилъ?.. Во-первыхъ, горская интеллигенція, формировавшаяся въ совѣтскій періодъ изъ потомковъ аульной аристократіи — мелкихъ горскихъ «князей» и узденей, — принявшая совѣтизмъ лишь внѣшне, но сохранившая въ значительной мѣрѣ семейныя и племенныя традиціи мусульманскаго Кавказа: Крымъ-Шамхаловы, Шарафудиновы, Галiевы, Сафаровы... Многіе изъ нихъ занимали крупные посты въ мѣстныхъ областяхъ и республикахъ, состояли даже членами партіи, принужденные къ тому въ силу жесточайшей въ СССР борьбы за «мѣсто подъ солнцемъ», но въ душѣ накапливали непримиримую ненависть къ большевизму, ненависть безпрерывно подогрѣвавшуюся поголовнымъ истребленіемъ НКВД цѣлыхъ семей ихъ родичей (напръ. Дудоруковыхъ, Лоовыхъ, Бидалаковыхъ). Эти уходили съ семьями, на подводахъ, забравъ незатѣйливый скарбъ  совѣтскаго горожанина.

Яркимъ примѣромъ такого типа былъ погибшій позже въ Лiенцѣ доцентъ Гукемухъ, черкесъ, серьезный изслѣдователь и знатокъ кавказскихъ нарѣчій, неутомимый собиратель фольклора, выѣхавшій на трехъ подводахъ, захвативъ не только дѣтей и родителей, но цѣлую плеяду свояковъ и свояченицъ. За ними шла масса горскаго крестьянства, въ большинствѣ призывныхъ возрастовъ (было много дезертировъ и укрывшихся отъ мобилизаціи). Старики оставались или уходили со скотомъ въ горныя тѣснины и на сырты. Эти шли налегкѣ: крестьянинъ имущества отъ земли не оторветъ. Большинство въ долгомъ пути, влившись въ нѣмецкія національныя формированія, меньшинство докатилось до Фридлiйскихъ Альпъ (Толмеццо и Тріеста), иногда на колесахъ походнымъ порядкомъ.

Обѣ эти группы по своей политической идеологіи отнюдь не были самостiйниками, за исключеніемъ единицъ, дѣлавшихъ карьеру. Болѣе того, основная ихъ часть была настроена ярко монархически, своеобразно, чисто по-кавказски сочетая имперскую идею съ національно племенными традиціями адата и шаріата, корни которыхъ въ аулахъ большевизмъ  вырвать не  смогъ.

Печальная участь ждала и уходившихъ и остававшихся. Первые шли, чтобы въ результатѣ погибнуть на поляхъ Нормандіи, въ бункерахъ Ля-Рошели, въ горахъ Босніи и Кроацiи или позже быть выданными на смерть; вторые оставались, чтобы послѣ недолгаго разрозненнаго сопротивленія никѣмъ не поддержанные, быть поголовно уничтоженными на мѣстѣ, или послѣ переселенія всѣмъ племенемъ, — въ  сибирской  тундрѣ...

Также, обозами шли на станцію Крымскую, надѣясь переправиться по льду черезъ Керченскій проливъ и остатки кубанскаго казачества, котораго сохранилось въ станицахъ не болѣе 10% отъ населенія 1914 г. Они группировались, главнымъ образомъ вокругъ есаула Бѣлаго, чудомъ уцѣлѣвшаго первопоходника, въ районѣ Краснодара и выше по Кубани — вокругъ молодого, уже совѣтскаго, инженера М. Земцова (оба погибли). Здѣсь наблюдалась та же картина, что и у горцевъ: молодежь и средній возрастъ уходили, старики и большая часть женщинъ оставалась при хозяйствахъ. Таковъ же былъ и финалъ этой борьбы, подлиннаго русскаго «резистанса». Гибель казачьей молодежи въ Эльзасѣ и на Рейнѣ (Шварцвальдъ, 5-ый казачій запасный полкъ), въ Хорватіи и Далмацiи (казачій корпусъ ген. фонъ Паннвица) и — семьи, старики, дѣти, — въ сѣвъ. Италіи (районъ г. Толмеццо, «Казачій  станъ»  ген. Доманова).

— Вѣчная  память… Вѣчный покой...

13-го января новый ставропольскій бургомистръ — Павловъ объявилъ эвакуацію города и началъ энергично готовить авто-обозъ. Старый земскій работникъ, дѣльный и твердый, онъ сдѣлалъ все, что могъ, и достигъ многаго. Паники не было. Русская полиція, бывшая подъ командой старыхъ казачьихъ офицеровъ, оставалась на мѣстахъ до приказа отступить и ушла организованно, сохраняя воинскій порядокъ. Много помогали и нѣмцы, бѣженскiе поѣзда отходили по дважды въ день, и всѣ зарегистрированные къ отъѣзду получали документы для снабженія ихъ въ пути полнымъ солдатскимъ пайкомъ. Всѣ служившіе принимались къ вывозу безпрепятственно, посторонніе по предъявленіи документовъ и чьей-либо (русской или нѣмецкой) рекомендаціи. Насильственнаго, принудительнаго вывоза изъ кавказскихъ городовъ не было, хотя изъ Воронежа и городовъ Донбасса подобныя свѣдѣнія  поступали.

Вьюжными и морозными днями 14-21 января 1943 г. въ полуразбитыхъ вагонахъ, на платформахъ, на подводахъ и даже пѣшкомъ съ мѣшкомъ за плечами, устремлялись въ темную, ничего не сулившую неизвѣстность россійскіе люди всѣхъ націй, религій, возрастовъ, состояній, моральныхъ и психическихъ обликовъ, профессій, всѣхъ степеней культуры, здоровенные молодцы и едва соскочившіе съ больничныхъ коекъ, старики и дѣти... Всѣ они уходили, потому что оставаться имъ по разнымъ, причинамъ, но въ одинаковой степени было абсолютно невозможно.

Дѣйствовали два сверхмощныхъ психологическихъ рычага, естественное, неизживаемое стремленіе личности къ свободѣ, раскрѣпощенію, самоутвержденію и страхъ передъ неизбѣжными репрессіями, которыхъ ожидали всѣ, ибо всѣ достаточно узнали истинное лицо коммунизма за 25 лѣтъ, особенно на  Кавказѣ.

Стояли лютые морозы. По заснѣженнымъ трактамъ на Армавиръ и на Кавказскую тянулись безконечные обозы. Вотъ закрученный башлыкомъ до глазъ, старый докторъ Шульцъ, акушеръ, принявшій на свои руки, чуть ли не половину ставропольской молодежи, спасшій сотни жизней матерей и дѣтей. Съ приходомъ нѣмцевъ онъ не бросилъ своего врачебнаго поста и кромѣ того былъ избранъ предсѣдателемъ комитета поощрявшейся нѣмцами «зимней помощи». Онъ знаетъ, что ждетъ его на томъ и на другомъ пути и все же ѣдетъ со старухой женой, оставляя трехъ сыновей въ красной арміи. За нимъ слѣдомъ двигается тяжело нагруженный возъ пригороднаго колхозника Сумина. Это ловкій мужикъ, оборотистый. Лишь собрался въ городѣ первый базаръ, — онъ уже торговалъ мясомъ «приблуднаго» скота, какого было много брошено при отступленіи красныхъ, жена готовила малороссійскія колбасы, а черезъ мѣсяцъ Суминъ съ двумя молодцами проворачивалъ дѣло въ собственной лавкѣ, а она стояла за прилавкомъ собственной же закусочной съ подачей водки... Ихъ обгоняетъ отрядъ всадниковъ, у нѣкоторыхъ за плечомъ винтовки, у другихъ вмѣсто седелъ — укрученныя ремнями одѣяла… стремяна  веревочныя.

Сторонись… казаки съ Бѣломѣчетки идутъ. — А ведетъ ихъ сельскій учитель, онъ же уральскій казакъ, дутовецъ, скрывавшейся 20 лѣтъ подъ чужой фамиліей...

Распахнулась замкнутая дверь, такъ идемъ въ нее,  чтобы  не ждало впереди...

Попомнимъ краснюкамъ пролитую казачью кровь, посожженные дѣдовскіе курени, распаханную станицу Полтавскую... (При началѣ коллективизаціи огромная стъ. Полтавская, отказавшаяся единогласно вступать въ колхозъ, была окружена, разрушена артиллерійскимъ огнемъ, и самое мѣсто ея было распахано. Погибло свыше 10.000 чел., въ ихъ числѣ женщины и дѣти). Эхъ, батьку Шкуро бы сюда...

Тянутся по дорогамъ обозы, крутитъ поземку колючій вѣтеръ. Наметаетъ онъ сугробы между составами на желѣзныхъ рельсахъ. Первый день эвакуаціи, 15-го января станція Ставрополь была забита; стихійно, хаотически метались между вагонами, теряли багажъ, лѣзли на пустыя платформы... Потомъ увидѣвъ воочію спокойную методичность и четкость нѣмецкой дисциплины, планомѣрный отходъ поѣздовъ въ указанные сроки, и услышавъ о томъ, что красные не наступаютъ, а лишь слѣдуютъ за отступающими, успокоились.

Вотъ въ спеціально предоставленный вагонъ грузится редакція мѣстной газеты: секретарь Б-въ съ неразлучной съ нимъ матерью Николаевной; самъ онъ просидѣлъ 2 года въ тюрьмѣ безъ предъявленія обвиненія, искалѣченъ на допросахъ, братъ — пропалъ безъ вѣсти въ сѣверныхъ концлагеряхъ; у редактора Ш-ва за плечами 13 лѣтъ ссылокъ и соловецкой каторги; жену фельетониста К-ва арестовали по доносу сосѣдки за два дня до прихода нѣмцевъ и угнали неизвѣстно куда; съ нимъ одинокимъ, осиротѣвшій 8-ми лѣтній сынишка.

Долгій и страшный счетъ за загубленные годы, за изломанныя жизни, за раздавленные, задушенные въ корнѣ проблески талантовъ, могутъ предъявить революціи эти люди и не страхъ за свою шкуру гонитъ ихъ въ метельную неизвѣстность, но зоветъ голосъ того, что тамъ за мятелью...

— Господинъ редакторъ, пустите меня въ вашъ вагонъ... у васъ свободно, я сапожникъ съ Подгорной, ботиночки вамъ починялъ, сдѣлайте милость, насъ съ женой только двое...

Иная, но тоже раздавленная жизнь: стучалъ человѣкъ цѣлый день молоткомъ на своей обувной фабрикѣ, ударничалъ, соцсоревновался, какъ полагается, выполняя сверхурочные, ликвидировалъ прорывы и авралы, а, придя домой и наскоро поѣвъ картошки безъ масла, снова садился за работу и тайно — нельзя вѣдь — частникомъ объявятъ — шилъ «модельныя лодочки» для базара, шилъ до вторыхъ пѣтуховъ, очень ужъ хотѣлось, до зуда въ ногтяхъ, хотѣлось своего маленькаго счастья. Коровы, домишки въ пригородѣ, тюлевыхъ занавѣсокъ на окнахъ. За эти пять мѣсяцевъ впервые въ жизни, глотнулъ онъ радости свободнаго труда... и не смогъ  снова  идти въ кабалу, ушелъ  въ мятель...

Рядомъ три вагона грузятся семейными бѣженцами. Это уѣзжаетъ дѣтскій хоръ, вмѣстѣ съ родителями его юныхъ пѣвцовъ. Народъ пестрый, разнообразный во всѣхъ отношеніяхъ: тутъ и интеллигенты, и рабочіе, и пригородные колхозники. Когда нѣмцы, освоившись въ городѣ, начали «ремонтировать культуру», къ нимъ явился ловкій учитель пения из советского «дома одаренного ребенка» и предложил  организовать детский хор.

Въ каждомъ нѣмцѣ, вплоть до самаго Гитлера, содержится извѣстная доза примитивной наивности. Развѣ не было, напримѣръ, полета Гесса въ Англію... Организація дѣтскаго хора въ только что завоеванномъ городѣ показалось имъ необыкновенно сильнымъ пропаганднымъ трюкомъ. Хормейстеру К. были тотчасъ же отпущены средства, гарантированы повышенные пайки. Онъ собралъ своихъ уже обученныхъ пѣнію ребятъ и черезъ недѣлю уже концертировалъ съ программой русскихъ пѣсенъ.

Вундербаръ... Гросартигъ... Какъ талантливы эти русскіе... Весь генералитетъ аплодировалъ юнымъ пѣвцамъ, и когда была объявлена эвакуація, хормейстеру К. предложили везти всѣхъ дѣтей въ Германію вмѣстѣ съ ихъ родителями, гарантировавъ снабженіе,  жалованіе и  турне по всему  Фатерланду.

То, что ловкій хормейстеръ К. втеръ очки нѣмцамъ, — только забавный анекдотъ, но то, что изъ 27 семей хористовъ 24 рѣшили уѣхать и уѣхали, показатель большого значенія. До чего же должна быть тяжелая жизнь въ «счастливѣйшей» странѣ для ея рядовыхъ гражданъ, если они, — въ массѣ, а не одиночки, — жадно хватались за подобное, очень сомнительное и шаткое предложеніе, лишь бы выскочить изъ захлестнувшей ихъ мертвой петли. Вслѣдъ за редакціей уѣхала половина наборщиковъ, всѣ печатники и цинкографы. Они двинулись въ путь по хозяйски, захвативъ лучшіе шрифты, цинкографы, линотипъ и даже 2 тонны бумаги. Отборъ, упаковка и погрузка этихъ матеріаловъ производилась по собственной ихъ иниціативѣ, добровольно и безвозмездно въ тревожные, горячіе, послѣдніе часы. Старый печатникъ, начавшій работу еще въ «Биржевкѣ», трудился наравнѣ съ вихрастымъ комсомольцемъ цинкографомъ. Руководилъ метранпажъ Тершуковъ (убитъ красными въ Румыніи), бывшій коммунистъ, уѣзжавшій съ женой, бывшей партизанкой. Остающiеся помогали уѣзжающимъ. На прощаньѣ обнимались и выпивали «посошокъ». Антагонизма между обѣими группами не было. Рабочіе электростанціи и многихъ другихъ производствъ, также уѣзжали цѣлыми коллективами.

Такъ формировалась «новая» эмиграція. Она рѣзко отличалась по своему составу отъ волны 20-го года. Процентъ старой интеллигенціи, а тѣмъ болѣе остатковъ имущихъ группъ, «недорѣзанныхъ буржуевъ» или «внутренней эмиграціи», какъ называли ихъ большевики, былъ въ ней очень невеликъ. Немногимъ больше былъ и процентъ новой, совѣтской, профтехнической интеллигенціи, типа Кравченко; позже онъ возросъ за счетъ пополненій изъ числа военноплѣнныхъ. Основную массу уходившихъ составляли колхозники и рабочіе, главнымъ образомъ тѣ, кто имѣлъ спеціальность, допускавшую возможность работы внѣ фабрики.

Если «старая» эмиграція имѣла при своемъ отъѣздѣ какое то расплывчатое общее политическое лицо, относительное единство, то «новая» не имѣла ни того, ни другого. Въ нее входили всѣ протестанты отъ коммунистовъ-антисталинцевъ до матерыхъ монархистовъ-державниковъ. Сколь либо яснаго политическаго идеала не было почти ни у кого. Было лишь стремленіе къ нему, надежда найти его за пеленой мятели. Этотъ поискъ былъ особенно ярокъ среди молодежи. Твердыми, идейно-дѣйственными борцами противъ совѣтизма во всѣхъ его проявленіяхъ можно считать лишь нѣкоторыя небольшія группы уходившихъ: старую интеллигенцію, казачество, часть колхозниковъ, особенно  горскихъ.

Что же объединяло эту разноликую, разнохарактерную, разноязыкую смѣсь...

Отвѣтомъ послужатъ слова рожденной революціей и оказавшейся пророческой пѣсни:

«Цыпленки тоже  хочутъ  жить»...

 

 

VIII. ОДИНЪ ИЗЪ МНОГИХЪ

Этотъ разсказъ записанъ мною уже шесть лѣтъ спустя послѣ описанныхъ въ немъ событій, въ южно-итальянскомъ  лагерѣ  ИРО[2].

Мы, пятеро русскихъ, сидѣли за очередной чисткой картошки и, какъ полагается, строили воздушные планы эмиграціи въ самыя разнообразныя экзотическія страны. Василій Ивановичъ, бойкій, рѣчистый паренекъ лѣтъ тридцати, окинулъ насъ смѣющимся взглядомъ степныхъ голубыхъ глазъ:

— Бросимъ, друзья, объ этомъ... Въ зубахъ навязло! Давайте я лучше вамъ романъ своей жизни разскажу (именно «романъ», говорилъ онъ,  съ удареніемъ на первомъ  слогѣ).

Мы изъявили полное согласіе.

— Такъ вотъ... кто я на самомъ дѣлѣ, мнѣ самому сейчасъ непонятно: завербованный ли насильно нѣмцами «остарбейтеръ», военноплѣнный дезертиръ или какой иной «врагъ родины». Этого, пожалуй, и самъ «отецъ народовъ» не разберетъ. Папашу моего въ свое время  раскулачили, мѣнѣ же своевременно забрали въ армію. Воевать за обожаемую народную власть я, конечно, особой охоты не имѣлъ, и, когда подъ Кіевомъ въ окруженьѣ попали, предпочелъ единоличное состояніе и подался въ колхозный подсолнухъ, — онъ,  какъ разъ, доспѣвалъ тогда.  Сижу, лущу, наблюдаю,  а вечеркомъ, когда нѣмцы уже  километровъ на 15 впередъ ушли, и я вылѣзъ, хохлы  въ колхозѣ оказались душевные, дали мнѣ пиджачишко, удостовѣреніе личности и шматокъ сала кило на два.

Зажилъ. По профессіи я печникъ, каменщикъ и штукатуръ — работа вездѣ найдется. Прошло годъ и поболе. Работалъ въ Донбассѣ, кладу печь хозяйкѣ и вижу: дѣло дрянь — нѣмцевъ повернули. Газетъ я, конечно, не читалъ, а такъ, изъ разговоровъ... Кончаю печку, а уже артиллерію слышно!

— Прощайте, хозяюшка, — говорю, — завтра до зари ухожу! Она мнѣ, конечно, двухъ курей на дорогу сжарила, полсотни яичекъ, хлѣба...  жить можно.

Вышелъ, гляжу, а нѣмцы уже провода сматываютъ... иду проселочкомъ, догоняю дамочку; видимость интеллигентная и въ рукѣ чемоданчикъ, спрашиваю:

—  Откуда будете, гражданочка  и куда слѣдуете?

— Папу-маму! —  говоритъ, — совѣты захватили, — а я иду одна, — куда не знаю... зовутъ меня  Наташей. — Идемте на пару, совмѣстно, — говорю, скоро на трактъ  выйдемъ.

Только вышли на трактъ, видимъ, нѣмецкій комендантъ обозъ грековъ ведетъ, — всей колонкой уходятъ... жены, дѣти, скотина. Наташа моя сейчасъ же къ нему, по-нѣмецки съ нимъ говоритъ, на ноги показываетъ. Онъ ее къ себѣ на тачанку сажаетъ, а я съ греками иду, разговариваю.

— Это жена твоя, что-ль? — спрашиваетъ грекъ, — смотри! — вижу, Наташа моя уже съ нѣмцемъ въ обнимочку ѣдетъ.

Дошли до Песковатки. Село большое, три колхоза; до ночи еще далеко, солнце, какъ говорится, на три сажени, а стали. Наташа — ко мнѣ, сигаретъ несетъ и шоколаду.

— Здѣсь,  —  говоритъ, ночевать будемъ, а вотъ вамъ  покурить «Фрицъ» прислалъ. — Меня — какъ шибануло: «фрицами» нѣмцевъ у насъ одни комсомольцы  звали. Видно, — думаю — не  зря ты съ комендантомъ обнималась, и на постой рано стали. Поблагодарилъ я Наташу, а  самъ — мѣшокъ съ воза и въ проулокъ! Всего вамъ! Ночуйте! А я человѣкъ совѣтскій и могу окончательно все соображать.

До темки я еще километров с 10 ушел. Захожу в колхоз «Ильич», прошусь ночевать.

— Это можно, — говоритъ  хозяинъ, — у  меня еще пятеро такихъ  ночуютъ,  а завтра самъ ухожу, жена одна на хозяйствѣ останется.  Вынимаю я остатки курятины, хлѣбъ, намѣреваюсь поужинать, а  хозяинъ мнѣ:

— Брось, у насъ хватитъ,  сегодня  кабана зарѣзали,  потому и задержался…

Поужинали. Полегли спать. Среди ночи хозяинъ будитъ:

— Собирайтесь! Песковатку красная армія заняла, я коней разомъ запрягаю.

А по улицѣ ужъ и конные и пѣшіе идутъ; можно сказать, весь колхозъ. Иные бабъ оставляютъ, иные съ собой берутъ. Ревъ, крикъ, а надъ Песковаткой — зарево!.

Мы вшестеромъ (тѣ, съ кѣмъ я ночевалъ) какъ дунули, — за одинъ часъ не менѣе двадцати километровъ отхватили. Послѣ узнали: совѣтскіе танки до зари еще въ Ильичъ вступили. Значитъ, греки всѣ въ Песковаткѣ и остались. Наташа свое заданіе выполнила...

Видимъ: гонятъ гуртъ скота головъ на тысячу.

— Кто такіе? Откуда?  — спрашиваемъ.

— Казаки съ Каменской, —  отвѣчаютъ,  а идемъ на Мелитополь, тамъ нашъ  казачій сборный  пунктъ.

— А нельзя ли у васъ, станичники, говядиной попользоваться, а то мы при спѣшной эвакуаціи Песковатки мѣшки свои побросали.

— Это можно, —  говорятъ,  — вахмистръ впереди съ обозомъ...  Выбирайте любую!

Мы, конечно, по совѣсти: коровку не взяли, а отбили бычка понагульнѣй. Идемъ дальше. Народу на трактѣ, какъ на первомайской демонстраціи, только флаговъ нѣту. Доходимъ до Волновахи. Станція узловая, нѣмцевъ много. Ну, думаемъ, не можетъ быть, чтобъ ее сдали. Здѣсь крѣпко. Стали всѣмъ своимъ колхозомъ у стрѣлочника, на отлетѣ. Живемъ. Комендантъ всѣхъ на снабженіе принялъ. Паекъ хорошій, равно какъ и нѣмцамъ. Я, конечно, работу нашелъ, у того же стрѣлочника печку перекладываю. Началъ ужъ трубу выводить, сижу на крышѣ, вижу: два мотоциклиста полнымъ ходомъ отъ станціи идутъ. Достигли скирды соломы, спѣшились, и... отъ скирды черный дымъ  повалилъ.

Ясно-понятно! Ухватили, что подъ руку попало и бѣгомъ, а стрѣлочникъ за нами съ тачкой, на ней узлы одѣяла, а у жены въ рукахъ гусь и гусынекъ. Добѣгаемъ до станціи, а тамъ ужъ и нѣмцевъ не осталось, одинъ мотоциклистъ. Мы къ коменданту. Онъ по-русски чисто говорилъ. Кругомъ него толпа, какъ на базарѣ, и всѣ съ барахломъ.

— Дѣло  ваше плохо — объясняетъ  комендантъ, — красные глубокій прорывъ произвели и не болѣе какъ черезъ часъ въ тылу уже путь  перерѣжутъ. Сейчасъ послѣдній поѣздъ пропускаю. На одну минуту его для васъ задержу! Только  на одну минуту! Больше  не  могу. Садись, кто успѣетъ.

И дѣйствительно поѣздъ на всѣхъ парахъ идетъ. На наше счастьѣ — не вагоны, а платформы. Почти всѣ заскочить успѣли... и пошелъ! Сзади громыхаетъ, — мотоциклисты пути и станцію рвутъ, а мы летимъ, какъ только рельсы выдерживаютъ! Но на 20-й верстѣ все же подъ обстрѣлъ попали. Однако, безъ потерь, на наше счастьѣ путь не по насыпи, а по выемкѣ шелъ.

Пришли въ Днѣпропетровскъ. Тамъ всѣ пути составами забиты и бѣженцевъ, что пчелъ въ ульѣ. У кантины, гдѣ маршферфлегунгъ (походное питаніе — ред.) выдаютъ, очередь день и ночь, и, обратно же, днемъ и ночью налеты. Намъ это, конечно, ни къ чему. Мы своимъ колхозомъ пѣшкомъ пошли. По дорогѣ разбитая машина съ нѣмецкими сапогами попалась. По пять паръ штифелей (ботинокъ — ред.) забрали, а ночью на составъ со снарядами сѣли и до Вознесенска поѣхали. Тамъ я на службу поступилъ: Сыроваренный заводъ ремонтировать. Жалованье хорошее: 1500 марокъ въ мѣсяцъ на солдатскомъ пайкѣ, и работа подходящая, не по-совѣтски — безъ нормы. Работали мы здѣсь до самой эвакуаціи, и какъ начали нѣмцы шухериться, — мы уже привыкли, понимаемъ, — идемъ къ шефу: «такъ и такъ  —  пожалуйте расчетъ».

 — Деньги получить можете, — отвѣчаетъ шефъ, — однако съ работы васъ не отпущу, теперь вы — остарбайтеры и поѣдете въ Германію.

Сначала мы испугались. Хотѣли уже тикать, но,  разсудивъ между собой,  рѣшили:

— Впереди хорошаго нѣтъ, а  сзади еще хуже. Куда б тамъ, въ Германіи, мы ни попали, все ж сталинской  кабалы  не будетъ! А  тамъ — увидимъ...

Только вмѣсто Германіи мы чуть-чуть совсѣмъ даже наоборотъ не поѣхали. Нашъ составъ, — человѣкъ до 1000 остарбайтеровъ — кто-то въ тупикъ задвинулъ. Полагаю такъ, что здѣсь безъ совпатрiотовъ дѣло не обошлось. Въ это время на Украинѣ они большую активность выявляли. Въ городѣ уже бой идетъ, а мы стоимъ. Мы — къ коменданту...

— Какой составъ, — говоритъ, — нѣтъ такого состава, — когда же удостовѣрился, объявляетъ: — даю вамъ  обѣщаніе, что черезъ 10 минутъ  паровозъ будетъ!

А тутъ уже пулеметы по путямъ бьютъ. Мы было разбѣгаться хотѣли, вдругъ видимъ, идетъ паровозъ, на тендерѣ нѣмцы съ зениткой. Черезъ моментъ покатили!

Вторая часть «романа жизни» Василія Ивановича, не входитъ въ рамки этихъ очерковъ. Богъ былъ милостивъ къ нему: работалъ онъ подъ Дрезденомъ и послѣ капитуляціи попалъ къ совѣтамъ, но снова предпочелъ «единоличное состояніе» и безъ знанія языка, безъ карты, пѣшкомъ, избѣгая проѣзжихъ дорогъ и селеній, побѣжалъ на юго-западъ и послѣ многихъ рискованныхъ приключеній неожиданно для самого себя очутился въ Италіи. Здѣсь былъ изловленъ англичанами и доставленъ въ совѣтскій лагерь, изъ котораго бѣжалъ, перерѣзавъ проволоку садовыми ножницами, принесенными католическимъ священникомъ.

Тема для романа не хуже «Пармскаго монастыря», но будетъ время, когда новый Стендаль этотъ романъ  напишетъ.

Василій Ивановичъ хотѣлъ, и поэтому онъ смогъ. Это старая система. Но почему хотѣлъ онъ, рабочій, выросшій уже въ совѣтской обстановкѣ, этого прыжка въ темную неизвѣстность? Что влекло милліоны такихъ же Василіевъ Ивановичей къ болѣе чѣмъ сомнительному будущему на чужбинѣ? Что привлекало въ немъ?

Ихъ ничто не влекло къ нему, и ничто не привлекало. Будущаго не было, и они не ждали его.

Ихъ гнало впередъ прошлое, пережитое властно толкало ихъ сзади.

Истинный и единственный лозунгъ русской эмиграціи 1942-45 гг.

— Хуже не будетъ! Хуже не можетъ быть.

 

 

 

IX. Въ ЦАРСТВѢ  «ЗОЛОТЫХЪ ФАЗАНОВЪ»

 

Въ первой половинѣ 1943 г. Мелитополь — еще глубокій, спокойный тылъ. Фронтъ, послѣ Сталинграда, закрѣпился на Донцѣ. Самолеты красныхъ не тревожатъ. Съ Крымомъ, Николаевомъ, Херсономъ и Днѣпропетровскомъ — регулярнѣе жел. дор. сообщеніе.

Городъ почти не тронутъ войной. Онъ достался нѣмцамъ безъ боя, причемъ населеніе почти за недѣлю было извѣщено листовками съ самолетовъ о днѣ и часѣ вступленія германской арміи. Цѣлы и окрестные тавричанские колхозы. Ихъ поля засѣяны почти по довоенной нормѣ, работаютъ мельницы, маслобойни, крупорушки… но по карточкамъ выдаютъ не хлѣбъ, а сырое кукурузное тѣсто... и больше ничего. Рабочимъ иногда даютъ еще кости, хотя, по словамъ крестьянъ, рогатаго скота въ округѣ даже прибавилось, — осѣли гурты, которые при отступленіи красные гнали изъ Новороссiи.

Ставки зарплаты сохранены совѣтскія, т. е. не представляющія теперь никакой реальной цѣнности, но въ городѣ никто не голодаетъ.

Чѣмъ же живутъ? Спекуляціей и воровствомъ, Въ мѣшкахъ, ящикахъ, на подводахъ, на нѣмецкихъ грузовикахъ въ городъ свозятъ масло, сало, яйца, муку... Главные покупатели — Берлинъ, Прага, Вѣна. Туда везутъ вагонами, въ которыхъ удѣльный вѣсъ реквизированныхъ товаровъ незначителенъ по сравненію съ частными грузами.

Центръ торговли — гебитскомиссарiатъ (окружной коммиссарiатъ — ред.) восточнаго министерства Альфреда Розенберга. Ближайшіе филіалы — украинизированный магистратъ и  земельное управленіе.

Сѣрый армейскій «униформъ» уже давно уступилъ здѣсь мѣсто элегантному коричневому мундиру гражданской администраціи. Количество всевозможныхъ абтейлюнговъ (отдѣловъ — ред.) и бюро превосходитъ даже нормы совѣтской бюрократіи. Чтобы получить литръ смазочнаго масла или кило гвоздей прямымъ путемъ нужно не меньше десяти штемпелей и подписей, за «мзду» — мгновенно. Торгуютъ не только продовольствіемъ, но разрѣшеніями на провизію, на отъѣздъ въ Германію и наоборотъ — освобожденіями отъ вербовки туда же на работу... торгуютъ и товарами нѣмецкаго интендантства: полотнами, обувной кожей, медикаментами..

Армія видитъ эту свистопляску и философски констатируетъ:

— У насъ первый разрядъ людей — на фронтѣ, второй — въ промышленности, а здѣсь — третій.., но глухое раздраженіе противъ «гольдфазановъ» неуклонно нарастаетъ. При отступленіи оно нашло выходъ: комендатура «забыла» не успѣвшихъ удрать заранѣе чиновъ гражданскаго управленія, и часть ихъ, попавъ въ плѣнъ къ краснымъ, была перевѣшана.

«Гольдфазаны» дѣйствуютъ строго по инструкціямъ восточнаго министерства: прежде всею всемѣрное поощреніе самостійныхъ тенденцій, хотя Мелитополь причисленъ къ Крыму, а эта жемчужина лишь манитъ, петлюръ всѣхъ ранговъ, но имъ не обѣщана, — нужна самому Рейху. Но искоренять русское начало нужно уже теперь. Поэтому магистратъ украинскій, театръ также, въ судѣ, — у гражданскаго управленія есть и свой судъ для мелкихъ жуликовъ и гражданскихъ тяжбъ, — дѣлопроизводство на «мовѣ», но газета русская, выяснилось, что украинскую никто не понимаетъ, а пропаганда нужна.

Охарактеризовавъ «гольдфазановъ», какъ людей третьяго сорта, германскіе армейцы не погрѣшили противъ истины. Составъ наводнившихъ Малороссiю чиновниковъ Розенберга былъ въ основномъ таковъ: верхи состояли изъ партійныхъ нацистовъ, но взятыхъ не изъ крѣпкаго волевого ядра партіи, а изъ примазавшихся къ ней бюрократовъ и авантюристовъ, низы — изъ работниковъ, выдѣленныхъ учрежденіями по процентной нормѣ въ порядкѣ мобилизаціи. Ясно, что ни одно учрежденіе не желало разставаться съ лучшими служащими и давало отбросъ. Политическая и чисто дѣловая организаціонная безграмотность «гольдфазановъ», ихъ полное незнаніе Россіи, не только ея внутренней, духовной жизни, но и ея экономики, даже элементарной географіи превосходили всякую мѣру. Именно изъ ихъ среды вытекалъ тотъ нелѣпый курсъ нѣмецкой восточной политики, который создалъ партизанщину и, быть можетъ, болѣе чѣмъ высадка въ Нормандіи, способствовалъ разгрому германскаго восточнаго фронта. Характерно, что въ мѣстностяхъ, находившихся подъ управленіемъ военнаго командованія, какъ правило, партизанщины не было. Она возникала лишь съ переходомъ врасти къ гражданскому управленію и прогрессивно усиливалась по мѣрѣ отдаленія отъ фронта[3].

Не было въ средѣ розенберговцевъ и того высокаго патріотизма, который стимулировалъ всѣ дѣйствія арміи, непоколебимаго сознанія своего долга, готовности къ подвигу. Шкурничество, шиберство доходили здѣсь до невѣроятнаго цинизма. На востокѣ германская армія не только не имѣла обезпеченнаго тыла, но была принуждена вслѣдствіе дѣйствій восточнаго министерства выдѣлить значительныя силы для защиты «тылового фронта».

Увидавъ колхозы, «гольдфазаны» пришли въ полное восхищеніе:

— Идеалъ! Замѣчательная система! Ее нужно сохранить во  что  бы то ни стало!

Но «нѣмцы 3-его сорта» не сумѣли воспользоваться даже этой подаренной имъ Сталинымъ, готовой системой снабженія. Русскій мужикъ мгновенно раскусилъ своихъ новыхъ хозяевъ:

— Ну, до нашихъ-то партейныхъ вамъ далеко. Отъ тѣхъ зернышка не спрячешь... На три аршина подъ землю смотрятъ, а вы?

Продукція колхозовъ, маслобоенъ, крупорушекъ растекалась по многимъ каналамъ, но по тому, о которомъ мечталъ Адольфъ Гитлеръ, захвативъ югъ Россіи, шла едва ли одна десятая возможнаго. Организованное ограбленіе «унтерменшей» оказалось «миѳомъ XX вѣка». Составы, подвозившіе военные матеріалы на востокъ, шли обратно наполовину пустыми. Ни хлѣба, ни металла, ни угля не смогъ, не сумѣлъ доставить Рейху Розенбергъ. Безпрерывное, безтолковое вмѣшательство въ жизнь страны лишь тормозило развертываніе ея производительныхъ силъ. Румыны, давшіе въ Одесскомъ округѣ полную свободу частной иниціативы, получали оттуда значительно больше. У нѣмцевъ же мертвящій соціалистическій принципъ подавлялъ потребности націи и превращалъ ихъ блестящую организацію въ мелочный бюрократизмъ.

Столь же безславенъ былъ провалъ національной политики Розенберга. Въ малороссійской, а тѣмъ болѣе въ новороссійской разноплеменной (греческіе, болгарскіе, сербскіе, нѣмецкіе поселяне) деревнѣ ставка на украинскій сепаратизмъ просто не была замѣчена. Въ городахъ она вызвала къ жизни и привела къ мѣстной власти авантюристическіе элементы полуинтеллигенцiи, въ которые немедленно всосалась совѣтская агентура. Самостійные магистраты Мелитополя, Алешекъ и Николаева въ періодъ отступленія нѣмцевъ выявили свою совѣтскую сущность настолько ярко, что большая часть ихъ состава была разстрѣляна Гестапо. Шовинистическая украинская пропаганда, центръ которой, — украинское агентства печати, находившійся въ г. Ровно, не пошелъ дальше чисто совѣтскаго по формѣ и содержанію восхваленія Гитлера, зажеванныхъ комментаріевъ къ Шевченкѣ и площадной ругани по адресу «жидо-москалей», причемъ въ первомъ ряду этихъ «жидовъ» фигурировала вся династія  Романовыхъ.

Не удались и украинскія національныя военныя формированія. Ихъ удѣльный вѣсъ въ германской арміи былъ значительно ниже казачьихъ и мусульманскихъ. Слабость ихъ боевыхъ качествъ вынудила нѣмцевъ пользоваться ими лишь для жандармской службы, но и здѣсь они не оправдали надеждъ мифотворца: дезертиры изъ именно этихъ частей заложили кадры спеціальной «украинской» партизанщины, дѣйствовавшей подъ лозунгомъ: «противъ совѣтовъ и противъ нѣмцевъ». Пополненіемъ этихъ кадровъ послужили скрывшiеся отъ принудительной вербовки на работы въ Германію, авторство которой принадлежало также восточному министерству. Въ областяхъ, управлявшихся военнымъ командованіемъ, напримѣръ, на Сѣв. Кавказѣ, вербовка велась безъ принужденія, на чисто добровольныхъ началахъ и дала лучшіе для нѣмцевъ результаты: безработная молодежь, прельщаясь выдававшимся обмундированіемъ второго срока, и солдатскимъ пайкомъ въ дорогѣ, а также и стремленіемъ повидать Германію, шла охотно[4]. Свобода вербовки порождала увѣренность въ дальнѣйшей свободѣ труда.

Изъ всѣхъ авантюръ Третьяго Рейха авантюра съ созданіемъ самостійной Украины была наиболѣе безпочвенной и наименѣе удачной. Врядъ ли что-либо значительное, полученное отъ нея, смогли записать нѣмцы въ свой активъ, а вредъ, нанесенный имъ ею, былъ очень крупенъ. Именно она открыла широкимъ слоямъ населенія южной Россіи глаза на истинныя цѣли Гитлера, который былъ встрѣченъ сперва, какъ дѣйствительный освободитель, и послужила сильнѣйшимъ стимуломъ къ повороту на 180°.

Характерно, что армія сознавала весь вредъ для Германіи, причиненный политикой Розенберга. Въ послѣдній годъ войны въ ней ходилъ такой анекдотъ:

«Сталинъ, предвкушая побѣду, обсуждаетъ съ союзниками планъ расправы съ побѣжденными врагами.

— Гитлера, — повѣсить, Гиммлера, — конечно, повѣсить. Гесса — тоже... Розенберга?! Да, что вы, уважаемые союзники! Вѣдь это же нашъ лучшій другъ; именно ему мы обязаны нашей побѣдой. Ему — высшіе ордена отъ всѣхъ насъ!

 

( продолженіе)