23 февраля — День поработителей Отечества

 

Каждый годъ 23 февраля въ «Россійской федераціи» оффиціально отмѣчается очередная годовщина созданія Красной арміи, прикрытая нынѣшними властями фиговымъ листкомъ «Дня защитника Отечества». Правящій въ РФ режимъ не только свято блюдетъ эту коммунистическую традицію, но въ послѣдніе годы даже значительно повысилъ статусъ сего «праздника», объявивъ его нерабочимъ днемъ и, такимъ образомъ, поставивъ его на уровень самыхъ важныхъ государственныхъ датъ.

Въ связи съ этимъ редакція сайта «Сила и Слава» считаетъ необходимымъ напомнить нѣсколько прописныхъ истинъ, самоочевидныхъ для русскаго православнаго человѣка, но весьма трудныхъ для пониманія «россіянъ» и совершенно недоступныхъ пониманію «совковъ».

Основанная 23 февраля (н.ст.) 1918 года Красная армія создавалась не для «защиты Отечества», а какъ разъ наоборотъ, для уничтоженія нашего Отечества — христіанской, національной Россіи ради совершенія пресловутой «міровой революціи», которую Красная армія должна была нести всему человѣчеству на своихъ штыкахъ. Поскольку русскій православный народъ не желалъ участвовать ни въ какихъ «міровыхъ революціяхъ» и быть топливомъ для разжиганія коммунистическаго «мірового пожара», то первой задачей созданной Красной арміи явилась оккупація Россіи и покореніе русскаго народа, котораго предстояло насильно загнать въ «свѣтлое будущее».

Въ ходѣ Гражданской войны Красная армія успѣшно справилась съ этой задачей, раздавивъ наше Отечество, оккупировавъ его территорію, перебивъ его лучшихъ людей и надругавшись надъ его святынями, и загнала русскій народъ въ безпросвѣтное рабство, въ которомъ онъ пребываетъ до сихъ поръ.

Вотъ почему для Россіи и русскаго народа Красная армія изначально была и до сихъ поръ остается ВРАЖЕСКОЙ ОККУПАЦІОННОЙ АРМІЕЙ, арміей палачей и поработителей, и всё ея побѣды, въ особенности «Великая Побѣда» въ такъ называемой «великой отечественной войнѣ», есть только и исключительно побѣды надъ Россіей и русскимъ народомъ. Служба въ этой арміи всегда воспринималась русскими людьми какъ позоръ и предательство, которому могутъ быть извиненія, но никогда и ни при какихъ обстоятельствахъ не можетъ быть оправданія. Прославлять же эту армію и называть ея военнослужащихъ «защитниками Отечества» могутъ только завѣдомые измѣнники Отечества, предатели Родины, ненавистники русскаго народа и воспитанные богоборческой русофобской властью «совки».

Послѣ того какъ Красная армія выполнила свою первую задачу, потопивъ въ крови сопротивленіе русскаго народа и утвердивъ власть большевиковъ надъ страной, она получила возможность перейти къ слѣдующей своей задачѣ — силой оружія насадить коммунистическую власть во всемъ остальномъ мірѣ. Трижды, въ 1919-1920, 1939-1941 и 1944-1945 годахъ, она предпринимала такія попытки, вторгаясь въ сосѣднія страны, сѣя всюду ужасъ и разрушеніе, захватывая новые куски территоріи и присоединяя ихъ къ совѣтскому концлагерю, но рѣшающаго успѣха такъ и не добилась. Всякій разъ въ странахъ, подвергавшихся нападенію Красной арміи, находились подлинные защитники своего Отечества, которые давали отпоръ коммунистическимъ «защитникамъ Отечества», а случалось, что и обращали ихъ въ бѣгство. Въ этихъ странахъ, какъ и въ самой Россіи, за солдатами Красной арміи прочно утвердилась «слава» завоевателей, оккупантовъ и поработителей Отечества, отъ которой имъ не отмыться уже никогда. Послѣдней попыткой Красной (Совѣтской) арміи насадить коммунизмъ за предѣлами СССР было вторженіе въ Афганистанъ, также закончившееся безславнымъ изгнаніемъ «защитниковъ Отечества», послѣ чего наступилъ стремительный развалъ этой арміи.

Этотъ развалъ продолжается и понынѣ, и его главная причина заключается въ томъ, что кремлевское руководство больше не имѣетъ ни силъ, ни желанія насаждать коммунизмъ во всемъ мірѣ. Пропала цѣль, для достиженія которой и создавалась Красная армія, вслѣдствіе чего дальнѣйшее ея существованіе сдѣлалось безцѣльнымъ и безсмысленнымъ, а ея прогрессирующій развалъ — абсолютно неизбѣжнымъ. Сейчасъ кремлевская верхушка продолжаетъ содержать свою армію единственно изъ-за опасенія возможнаго возстанія русскаго народа. Если такое возстаніе вспыхнетъ, и съ нимъ не сумѣютъ справиться вооруженныя силы ментовъ и чекистовъ, тогда Красная армія въ очередной разъ исполнитъ свой оккупаціонный долгъ. Другихъ причинъ для существованія Красной арміи въ настоящій моментъ нѣтъ.

Ни къ какой «защитѣ Отечества» эта армія никогда не была способна и никогда не будетъ способна, сколько бы ни трудились надъ ея «новымъ обликомъ» пресловутые «реформаторы», потому что дѣло не въ «обликѣ», а во внутренней сущности этой арміи, которая была и остается послѣдовательно антинародной, антинаціональной и антихристіанской. Красная армія можетъ захватывать, оккупировать и порабощать, но перенацѣлить это дѣтище Троцкаго на «защиту Отечества» невозможно въ принципѣ. Какъ не можетъ мясникъ сдѣлаться хирургомъ, такъ не можетъ и Красная армія изъ арміи поработителей Отечества сдѣлаться арміей ея защитниковъ. Вторгнуться въ чужую страну или грудью встать на защиту интересовъ правящей кремлевской банды эта армія ещё въ состояніи, но когда рѣчь заходитъ о защитѣ дѣйствительныхъ интересовъ Отечества, то здѣсь она обнаруживаетъ свое полное безсиліе, что наглядно подтвердили двѣ чеченскія кампаніи, конечный итогъ которыхъ оказался для нашего Отечества даже не нулевымъ, а сугубо отрицательнымъ.

Сама дата 23 февраля, установленная въ качествѣ праздничной, какъ нельзя лучше характеризуетъ сущность этой арміи, ибо 23 февраля 1918 года это именно тотъ самый день, когда ленинское Политбюро приняло рѣшеніе полностью согласиться съ условіями Брестскаго мира, т.е. это день позорной капитуляціи передъ внѣшнимъ врагомъ, это день отказа отъ всякой защиты Отечества ради сохраненія власти преступной интернаціональной клики и продолженія погрома, грабежа и порабощенія Россіи.

Посему безполезны всякія переименованія этой арміи изъ Красной въ «Россійскую», попытки обозвать товарищей командировъ «господами офицерами», финансовыя вливанія и «модернизаціи», жалкія комедіи съ переодѣваніемъ изъ одной униформы въ другую и воровствомъ русскихъ полковыхъ знаменъ, разные фокусы съ контрактными системами, выкрутасы съ бригадами, ритуальныя заклинанія о «защитѣ Отечества» и «священномъ долгѣ» и т.д. и т.п., ничего кромѣ очередной мертворожденной и уродливой поддѣлки изъ этого не выйдетъ. Ещё никому и никогда не удавалось съ помощью такихъ дешёвыхъ пріемовъ превратить оккупаціонную армію въ національную. Для національной Арміи нужны на формы и «реформы», а нуженъ христіанскій національный Духъ, котораго въ Красной арміи никогда не было, нѣтъ и не будетъ.

Поэтому только полное искорененіе совѣтчины и уничтоженіе существующей антироссiйкой государственности, частью которой является нынѣшняя армія «защитниковъ Отечества», откроетъ путь къ возсозданію Русской Національной Арміи, способной постоять за Вѣру, Царя и Отечество и возродить подлинную россійскую государственность. Другого пути возвратить Россію на ея естественный историческій путь развитія и вывести наше Отечество изъ той трясины, въ которую его завели Ленины-Путины, нѣтъ.

Иными словами, чѣмъ дольше будетъ существовать нынѣшняя «Россійская» армія, тѣмъ все меньше останется шансовъ на возрожденіе Русской Арміи, которая только и сможетъ осуществить защиту нашего Отечества, а не обитателей кремлевскихъ кабинетовъ. Долгъ каждаго русскаго человѣка бойкотировать празднованіе такъ называемаго «Дня защитника Отечества», а оказавшись силою непреодолимыхъ обстоятельствъ въ рядахъ Красной арміи, поступать такъ, какъ поступилъ герой публикуемаго ниже разсказа.

 

Редакція сайта «Сила и Слава».

 

ген. А.И. Деникинъ

 

Исповѣдь

 

Въ штабѣ N-ой красной арміи нависло тягучее тревожное настроеніе, которое обычно сопутствуетъ неуспѣху.

Еще недавно, не болѣе недѣли тому назадъ, операція прорыва бѣлаго фронта началась такъ блестяще, и острый, точно рѣжущій клинъ, прочерченный на большой стратегической картѣ, висѣвшей въ оперативномъ отдѣленіи, впивался все глубже и глубже къ югу, въ расположеніе бѣлыхъ. Только полсотни верстъ отдѣляло побѣдоносные красные полки отъ важнаго южнаго центра, когда командармъ неожиданно для своего штаба свернулъ армію на западъ.

Этотъ маневръ обсуждался на вечернемъ засѣданіи начотделовъ и хоть нѣсколько удивилъ всѣхъ своимъ направленіемъ, но не вызвалъ возраженій со стороны военспецовъ... Только товарищъ Гулый, коммунистъ, начснабъ — недавно мастеръ Шостенскаго порохового завода — позволилъ себѣ, и довольно рѣзко, критиковать директиву командарма.

— Никакъ не понять, товарищъ командармъ: какого черта, съ позволенія сказать, сворачивать съ прямой дороги, когда все идетъ гладко и наши вотъ-вотъ захватятъ этотъ самый городъ...

Онъ поводилъ толстымъ жилистымъ пальцемъ по картѣ и, сбившись, ткнулъ имъ въ Воронежъ, находившійся въ расположеніи красныхъ. Генштабисты переглянулись. Одинъ изъ нихъ, подойдя къ картѣ, поправилъ Гулаго.

Комиссаръ Гройсъ насторожился. Онъ ничего не понималъ въ стратегіи, но... комиссаръ долженъ быть всегда начеку. Долгій опытъ подпольной работы сдѣлалъ его подозрительнымъ, и Гройсъ испытующимъ взглядомъ обвелъ присутствующихъ.

— Я солидаренъ съ товарищемъ Гулымъ.

Воцарилось молчаніе. Никто больше не поддержалъ. Даже тотъ военспецъ, который до засѣданія, съ глазу на глазъ, такъ убѣдительно доказывалъ Гулому ошибочность новаго направленія арміи...

Командармъ поднялъ усталое лицо и съ нѣкоторымъ раздраженіемъ взглянулъ на Гройса.

— Тогда, быть можетъ, товарищъ комиссаръ возьметъ на себя руководство операціей?.. Удивляюсь я вамъ, господа. Вѣдь я не вмѣшиваюсь въ вашу компетенцію и не учу васъ политграмотѣ, а вы беретесь судить обо всемъ, чего не понимаете. Захватъ территоріи и пунктовъ не имѣетъ ровно никакого значенія. Надо разбить живую силу противника, и это я дѣлаю ударомъ во флангъ и тылъ.

Товарищи Гройсъ и Гулый въ теченіе ближайшихъ трехъ дней чувствовали себя нѣсколько смущенными: увѣренность командарма оправдывалась. Телефонъ приносилъ извѣстія о паническомъ метаніи по всѣмъ направленіямъ обозовъ бѣлыхъ, о «разбитіи наголову» цѣлой бригады Марковцевъ... И хотя почему-то плѣнные прибывали не въ очень большомъ количествѣ, но въ штабѣ находили этому простое объясненіе:

— Полки выводятъ плѣнныхъ бѣлогвардейцевъ въ расходъ...

Гройсъ въ дни успѣховъ принималъ дружелюбный, иногда даже искательный тонъ въ отношеніи командарма. И однажды за общимъ столомъ, когда штабные распивали добытыя гдѣ-то Гулымъ нѣсколько бутылокъ настоящей казенной водки, комиссаръ поднялъ рюмку и провозгласилъ тостъ:

— Быль молодцу не въ указъ. Хотя нашъ командармъ и принадлежитъ къ бывшему кадровому офицерству, которое въ общемъ и цѣломъ было несознательнымъ орудіемъ въ рукахъ царскихъ эксплуататоровъ, но теперь онъ уже вышелъ на путь полнаго подчиненія рабоче-крестьянской власти. И дай Богъ...

Тутъ Гройсъ поперхнулся и на секунду замялся. Повторилъ громче и рѣзче:

— ...И дай Богъ, какъ говорятъ несознательные элементы, чтобы всякій коммунистъ наступалъ такъ искусственно, какъ нашъ командармъ. Ура!..

Въ штабѣ царило бодрое настроеніе; самъ же командармъ былъ сосредоточенъ и угрюмъ.

Но прошло еще дня два-три, и въ ходѣ операціи наступилъ неожиданный переломъ: армія, производя перемѣну направленія, сама открыла бѣлымъ свои сообщенія и тылъ, по которому ударили «бѣлые» бронепоѣзда и кубанская конница. Роли перемѣнились, будто по сигналу: N-ая красная армія повернула на сѣверъ и въ паническомъ бѣгствѣ искала спасенія. Нѣсколько дней штармъ^[1] не имѣлъ даже свѣдѣній о своихъ войскахъ. И только два послѣднихъ дня, въ теченіе которыхъ шелъ проливной дождь, растворившій дороги, размывшій желѣзнодорожное полотно, замедлилось нѣсколько отступленіе красныхъ, и штармъ могъ, хоть въ общихъ чертахъ, установить состояніе частей.

Штабъ остановился на ночлегъ въ вагонахъ на небольшой станціи. Почти каждый день приходилось передвигать стоянку. Среди чистаго поля, въ полуверстѣ отъ большого села уныло торчали станціонныя зданія, съ зіяющими дырами — безмолвными свидѣтелями недавнихъ боевъ. На путяхъ, на перронѣ, кругомъ вокзала — кучи гніющей соломы, конскій и людской пометъ, всякіе отбросы, осколки снарядовъ и цѣлыя груды рваной, мятой бумаги. Мѣстами валялись полусгнившія, полуобглоданныя собаками трупы лошадей, и вѣтеръ доносилъ тошнотворный ѣдкій запахъ падали; нелѣпо и уродливо торчали вверхъ оглоблями застрявшія въ грязи повозки и зарядные ящики... И все тонуло въ потокахъ воды, въ мутной, зловонной грязи. Казалось, что и дождикъ, льющій дробно и нудно, тоже мутный, липкій и вонючій. Нѣсколько неожиданно среди этой большой свалки бросались въ глаза свѣжіе плакаты, расклеенные на стѣнахъ вокзальныхъ зданій санитарнымъ начальствомъ:

«Товарищи! Не пейте сырой воды ввиду бывшихъ холерныхъ заболѣваній».

На рельсахъ, кромѣ поѣзда штарма, стоялъ бронепоѣздъ, на стѣнкѣ пушечнаго вагона котораго по бѣлому фону написано было «Левъ Троцкiй»; а изъ-подъ свѣжей бѣлой краски просвѣчивала совсѣмъ явственно прежняя надпись — «Доброволецъ». Бронепоѣздъ весь украшенъ былъ красными флагами, не убранными еще послѣ торжества переименованія: недавно оно состоялось въ присутствіи самаго военмора, прибывшаго на фронтъ. Флаги были мокры и грязны, уныло обвисли, и вѣтеръ трепалъ ихъ и обвивалъ вокругъ древокъ. А надъ фронтономъ вокзала висѣло, забытое бѣлыми и не замѣченное еще красными, тяжело и шумно бившееся большое трехцвѣтное знамя...

Зданіе вокзала, загаженное до послѣдней степени, было забито людьми штабныхъ командъ и конвоя. Висѣлъ туманъ отъ табачнаго дыма, нестерпимо пахло прѣлой шерстью и онучами, и въ ушахъ стоялъ сплошной гулъ отъ людского говора, отъ ругательствъ и ядренаго мата.

Въ отдѣльной «залѣ для пассажировъ I и II классовъ», у двери которой стоялъ на стражѣ скуластый малый съ большимъ парабеллумомъ и офицерской шашкой, происходило засѣданіе реввоенсовета арміи. Длилось оно уже часа три безъ перерыва и, очевидно, имѣло бурный характеръ, такъ какъ отдѣльные возгласы оттуда прорывались сквозь стѣны и гулъ толпы.

Командармъ не былъ приглашенъ на засѣданіе, хотя числился по должности членомъ реввоенсовета...

Наконецъ дверь распахнулась, и скуластый малый бросился расталкивать толпу.

Черезъ нѣсколько минутъ клавиши Юза стали выстукивать по прямому проводу въ адресъ реввоенсовета фронта секретную телеграмму:

«Части совершенно небоеспособны... паника на каждомъ шагу... Армія находится въ состояніи полнаго разложенія... Все происшедшее наводитъ на мысль, что мы имѣемъ дѣло не просто съ неудачнымъ управленіемъ, а съ чѣмъ-то гораздо болѣе серьезнымъ...»

 

+ + +

 

Командармъ сидѣлъ въ салонѣ своего вагона, задумчиво глядя на разложенную карту. Толстая цвѣтная линія общаго совѣтскаго фронта — на участкѣ его арміи — обращалась въ пунктиръ неопредѣленнаго очертанія: нельзя было установить точно расположеніе дивизій; а синія стрѣлки, изображавшія направленія колоннъ бѣлыхъ, — прямыя, острыя — словно разрывали паутину фронта, выпрямляли опустившійся было къ югу клинъ и вонзались глубоко въ расположеніе красныхъ. Одна стрѣлка, прочерченная сбоку, съ востока, на перерѣзъ желѣзнодорожной линіи, все время опережала движеніе штабного эшелона. Вотъ-вотъ захватятъ...

Операція окончательно и безнадежно погублена.

Командармъ сложилъ карту, откинулся на спинку кресла, задумался. «На этотъ разъ, пожалуй, не удастся выйти благополучно...» Послѣдніе дни онъ замѣчалъ явную перемѣну отношенія со стороны окружающихъ. Гройсъ просто наглъ; начотделы подъ разными предлогами избѣгали являться лично съ докладами; на перронѣ, когда онъ, прогуливаясь, подходилъ къ группамъ бесѣдовавшихъ штабныхъ, тѣ сразу смолкали и вѣжливо, но какъ-то смущенно отвѣчали на его вопросы — разговоръ совершенно не вязался. Вокругъ командарма образовалась какая-то тягостная пустота....

«А хорошо бы на свободу... Ахъ, какъ хорошо!..».

 Онъ закрылъ глаза и мучительно ясно представилъ себѣ свое положеніе, въ которое онъ сталъ добровольно. Объ этомъ не сожалѣетъ. Но... хватитъ ли силъ донести тяжкую ношу...

Узникъ — съ первыхъ же дней поступленія въ Красную армію. За каждымъ шагомъ его слѣдили: и комиссаръ, который поселился въ вагонѣ командарма и позволялъ себѣ входить въ его купѣ, не постучавшись; и дежурный изъ Особаго Отдѣла, вѣчно торчавшій въ нарочито почтительной позѣ въ коридорѣ вагона, и другіе. «Вотъ и сейчасъ...» Командармъ услышалъ шорохъ, направился къ двери неслышными шагами и сразу сильнымъ толчкомъ открылъ ее. Дежурный отскочилъ, держась за переносицу. Смутился...

— Вы меня звали, товарищъ командармъ?

— Убирайтесь къ черту, вы мнѣ не нужны. Отчего вы не сидите въ своемъ купѣ?

Захлопнулъ дверь. Еще тягостнѣе стало на душѣ, и еще мучительнѣе захотѣлось «свободы»... Снова закрылъ глаза. Передъ мысленнымъ взоромъ проходили дни, мелькали образы, какъ тѣни. Прошлое... Не всегда оно было радостнымъ, чаще горькимъ и суровымъ; но ни злобы, ни обиды не оставило — одно лишь безграничное сожалѣніе о чѣмъ-то потерянномъ, невозвратномъ... Посмотрѣлъ въ окно, вдаль... Дождь пересталъ. Одѣтое въ багрянецъ облако нависло краемъ надъ дальнимъ лѣсомъ и селомъ. Золотило окна и играло мелкой рябью, многоцвѣтными переливами въ сплошной водной пеленѣ, покрывшей поле; туманъ стлался низко по землѣ, довершая иллюзію, будто кругомъ — безкрайнее море, по которому плывутъ, колыхаясь, село и лѣсъ. «Хорошо бы теперь на морѣ...». Махнулъ рукой и выпрямился. «Нѣтъ, не выбраться ужъ никуда...»

На столѣ лежали неразобранныя бумаги. Открылъ папку. Приказъ по дивизіи... Подписалъ, не читая. Донесеніе начдива о потери обоза... Положилъ резолюцію: «истребовать отъ начснаба фронта». Дальше. Приказъ военмора: «...Казаки, обманутые Мамонтовымъ!.. Вы въ стальномъ кольцѣ»... Помѣченъ приказъ Москвою. Усмѣхнулся: «Какъ скоро, однако, проѣхалъ военморъ изъ Тамбова въ Москву». Дальше. «Первая книга для чтенія», присланная военнымъ отдѣломъ ЦИК для распространенія среди красноармейцевъ. Началъ перелистывать: «...Кучка генераловъ и министровъ топтала кости милліоновъ солдатъ, которые шли на убой...» Такъ. «Въ деревнѣ не было куска хлѣба или стакана молока, потому что все отдавалось помѣщикамъ и ихъ собакамъ...» Х-м! «...Міръ принадлежитъ одинаково всѣмъ и долженъ быть подѣленъ поровну...» Геніально! «Человѣчество должно идти по гладкой поверхности одинаковости и равенства...» Къ черту эту дребедень! Дальше. Екатеринодарская газета, снятая съ убитаго бѣлаго... Вотъ это интересно. Развернулъ. Краснымъ карандашомъ отчеркнута статья — стратегическій очеркъ послѣдняго періода. Сбоку рукою Гройса сдѣлана помѣтка: «Обръ. особъ. вним.». Сталъ читать.

«Поскольку первоначальное направленіе удара N-ской совѣтской арміи являлось глубоко продуманнымъ и угрожающимъ не только нашему жизненному центру, но и всѣмъ сообщеніямъ Добровольческой арміи, постольку поворотъ явился полнѣйшей безсмыслицей, свидѣтельствующей только о непониманіи самыхъ элементарныхъ началъ стратегіи совѣтскимъ командующимъ...»

Командармъ почувствовалъ, какъ кровь прилила къ лицу. Швырнулъ газету.

«Дуракъ! Непониманіе... Ты вотъ много понялъ...»

Сошла дымка тихой грусти, и въ душѣ расползалась горечь обиды. Всталъ и началъ шагать по купе.

Стукъ въ дверь.

— Кто?

За дверью отвѣтили.

— Войдите!

— Наштармъ^[2] спрашиваетъ, не будетъ ли какой-нибудь срочной передачи, такъ какъ черезъ часъ снимаемъ линію.

И потомъ шепотомъ — такимъ тихимъ, почти неслышнымъ:

— Ваше Превосходительство, комиссаръ будетъ сейчасъ говорить съ реввоенсоветомъ фронта. Я включилъ вашъ аппаратъ...

Генералъ кивнулъ. Отвѣтилъ громко:

— Передачъ не будетъ. Можете снимать.

— Слушаю-с...

Вышелъ. Командармъ сѣлъ въ кресло. Поднесъ къ уху телефонную трубку.

— Товарищъ Мехоношинъ? А, здравствуйте, какъ поживаете? Но теперь не въ этомъ дѣло. Я такъ горячусь, что не могу спокойно держать телефонъ. Но не въ этомъ дѣло. Вы слушаете?

— Да.

— Я долженъ сейчасъ миновать всякія препятствія и ѣхать къ вамъ. Пришлите паровозъ.

— Скажите, что случилось, и, пожалуйста, покороче. Мнѣ нѣкогда — пріѣхалъ наркомъ.

— Что вы говорите? Такъ тѣмъ болѣе. Вы читали нашу телеграмму? Ну, что вы скажете объ этомъ?

— Дѣло неважно. Какъ, однако, понимать послѣднюю вашу фразу?

— Какъ понимать! Вы хотите, чтобы я довѣрилъ свое мышленіе телефону? Хорошее дѣло! Могу только сказать, что вопросъ чрезвычайной важности. Вы слушаете? Чрезвычайной! Въ общемъ и цѣломъ онъ касается ни менѣе, ни болѣе какъ контрреволюціонной измѣны! Ну? Теперь вы поняли? Но не въ этомъ дѣло. Скажите, когда вы пришлете паровозъ?

— Постараюсь поскорѣе.

— Товарищъ Мехоношинъ, вы должны прислать паровозъ немедленно. Что? Ну, да... До свиданья. Пока.

Командармъ положилъ трубку и сидѣлъ недвижно. Мысли потонули въ охватившемъ его чувствѣ огромной душевной усталости.

«Будь что будетъ!..»

 

+ + +

— Бываютъ такіе горе-коммунисты, товарищъ Гройсъ, которые обращаются съ военспецами какъ съ подсудимыми или просто съ арестантами. И, мнѣ кажется, вы изъ числа такихъ. Вы сами этимъ толкаете неустойчивыхъ представителей команднаго состава искать спасенія у бѣлогвардейцевъ.

Гройсъ сидѣлъ въ богатомъ вагонъ-салонѣ наркома. Онъ терялъ невольно увѣренность и свой обычный апломбъ въ присутствіи высокой особы, импонировавшей ему своимъ положеніемъ и тономъ. Терялъ и мучился этимъ. Его маленькая, невзрачная фигурка тонула совсѣмъ въ глубокомъ кожаномъ креслѣ, и отъ этого становилось еще болѣе неловко.

— Но, товарищъ наркомъ, не въ этомъ дѣло. Развѣ не правда, что одна изъ главныхъ причинъ неудачи нашего фронта, въ общемъ и цѣломъ, заключается въ скрытомъ предательствѣ команднаго состава? Я уже не говорю, что они цѣлыми пачками переходятъ къ Деникину...

— Вамъ здѣсь, въ четыре глаза, я скажу: «да, это правда». А въ своемъ приказѣ я написалъ: «это — чудовищная ложь»... Участіе военспецовъ въ нашей работѣ является дѣломъ жизненной необходимости. Мы отлично знаемъ, что огромное большинство кадровыхъ офицеровъ не изжило и не изживетъ никогда старой психологіи. Но мы плюемъ на психологію! Въ нашемъ строительствѣ арміи они — только матеріалъ. Когда у насъ будетъ достаточно своихъ красныхъ командировъ, мы выбросимъ кадровыхъ офицеровъ, какъ паровозъ выбрасываетъ отработанный паръ. Выбросимъ или раздавимъ. Но для этого нужны годы, понимаете?.. Пока же мы заставляемъ ихъ служить — терроромъ, страхомъ, безвыходностью положенія, выгодой, довѣріемъ. Да, да — даже довѣріемъ — вотъ вы этого не понимаете — какая мягкая соломка для готовыхъ упасть — довѣріе... Вы говорите — «предаютъ». Ну да, предаютъ! Но если спросить, что до сихъ поръ причинило намъ больше вреда — измѣна бывшихъ кадровыхъ офицеровъ, или неподготовленность новыхъ нашихъ командировъ, такъ я вамъ скажу, что послѣднее.

Наркомъ говорилъ рѣзко и смотрѣлъ на Гройса сквозь пенсне слегка прищуренными глазами, придававшими его лицу выраженіе покровительственное и слегка презрительное. Это чувствовалъ Гройсъ, и это его обижало, но отдѣлаться отъ своего смущенія онъ не могъ. Хотя партійный стажъ его былъ выше, чѣмъ у наркома, а заслуги... Гройсъ вообще считалъ въ глубинѣ души весь совнаркомъ «шарлатанами», а себя незаслуженно обойденнымъ.

— Позвольте, однако, товарищъ, вернуться въ плоскость конкретныхъ фактовъ. Измѣна командарма, хотя нѣтъ прямыхъ доказательствъ, теперь уже не подлежитъ никакимъ сомнѣніямъ. И...

— И тѣмъ не менѣе командармъ N-ой красной арміи не можетъ быть обвиненъ въ измѣнѣ.

Гройсъ привскочилъ въ креслѣ и пріоткрылъ даже ротъ отъ изумленія.

— Я извиняюсь, товарищъ наркомъ, но я начинаю васъ уже не понимать совсѣмъ.

— Не понимаете? А какъ отозвалось въ арміи предательство Григорьева, Миронова, Котомина, Носовича, Всеволодова и другихъ, вы не знаете? А что говорятъ красноармейцы, вы не слышали? Почему пала Полтава? «Предали, говорятъ, насъ въ штабахъ подкупленные командиры...» Почему палъ Харьковъ? На это вамъ отвѣчаютъ наши старые пріятели, левоэсеровскiе авантюристы Саблинъ, Муравьевъ и другіе, въ своемъ воззваніи красноармейцамъ: «Стоитъ ли вамъ проливать свою кровь, когда васъ предаютъ... Гоните же въ шею своихъ командировъ-назначенцевъ, гоните въ шею офицеровъ и генераловъ». Вотъ! Вы понимаете, чѣмъ это пахнетъ? Что будетъ, если мы останемся совсѣмъ безъ командировъ? Или, можетъ быть, скажете, замѣнить ихъ комиссарами?

— Положимъ-таки, болѣе тонкая штука веденіе всего государственнаго механизма, однако...

Наркомъ перебилъ. Глаза его смотрѣли поверхъ пенсне зло и жестко.

— На это я вамъ, товарищъ Гройсъ, вотъ что скажу: только люди съ невѣжественнымъ самомнѣніемъ могутъ думать, что рабочая власть можетъ преодолѣть буржуазный строй, не учась у буржуазныхъ спецовъ.

Гройсъ вспыхнулъ и громкимъ, свистящимъ фальцетомъ крикнулъ:

— Значитъ, пусть командармъ продолжаетъ насъ предавать со всѣмъ нашимъ пепелищемъ бѣлогвардейцамъ?

— А это другое дѣло.

Лицо наркома было снова непроницаемо спокойно. Продолжалъ, отчеканивая слова:

— Кто попытается использовать свой командный постъ въ цѣляхъ контрреволюціонныхъ, тотъ, согласно рѣшенію 5-го съѣзда совѣтовъ, карается смертью. И это дѣло компетенціи комиссаровъ.

— Ну, такъ я же не то же самое говорю? Я съ перваго же слова сказалъ, что надо предать командарма военному трибуналу...

— И тѣмъ не менѣе повторяю вамъ — командармъ не можетъ быть обвиненъ въ измѣнѣ.

Гройсъ подумалъ: «Вѣдь онъ же издѣвается надо мной...» Всталъ красный и злой.

— Извиняюсь, товарищъ, но...

— Извиняюсь, товарищъ, но меня ожидаютъ еще два доклада. До свиданья!

Гройсъ вышелъ въ коридоръ, остановился у окна. Душила злоба къ наркому и презрѣніе къ самому себѣ: «Не сумѣлъ достойно отвѣтить этому выскочкѣ». Теперь только приходятъ на умъ реплики — такія ѣдкія и остроумныя, но поздно. «Что за странный разговоръ, однако! Къ чему это онъ велъ?» Въ мозгу комиссара, какъ на валики фонографа, развертывалась вновь вся ихъ бесѣда съ наркомомъ, и вдругъ острая догадка мелькнула какъ молнія. Мелькнула и освѣтила... «Такъ вотъ въ чемъ дѣло!.. Ну да, конечно...»

Черезъ нѣсколько минутъ комиссаръ Гройсъ стучалъ опять въ дверь наркома.

— Извиняюсь...

— Ну?

— Могу я обратиться довѣрительно къ вашему врачу?

 Наркомъ смотрѣлъ пристально, но глазъ его Гройсъ не видѣлъ — отсвѣчивали стекла пенсне. Показалось, однако, что у толстыхъ губъ наркома, подъ темными усами змѣилась улыбка.

— Пожалуйста.

— Еще одинъ вопросъ, товарищъ. На него можно вполнѣ положиться?

— Вполнѣ.

 

+ + +

 

Командармъ не пошелъ въ столовую. Приказалъ подать себѣ обѣдъ въ купѣ. Опостылѣло смотрѣть на лица окружающихъ — одни вызывающія, наглыя, другія — растерянныя, смущенныя. Хотѣлось побыть одному, никого не видѣть и сосредоточиться. Нужно что-то вспомнить и обдумать, что-то очень важное... Но мысли расплываются... Появились, было, образы — близкіе и милые... Словно острымъ рѣзцомъ провели по сердцу... И тоже уплыли, утонули въ бездонной пустотѣ, въ тяжкомъ томленіи духа...

«Будь что будетъ...»

Машинально ѣлъ, не глядя на блюдо. Въ коридорѣ послышался шумъ и разговоръ — пріѣхалъ комиссаръ. Черезъ нѣсколько минутъ дверь открылась. Вошелъ Гройсъ.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте. Какія новости?

Гройсъ безъ приглашенія развалился на кожаномъ диванѣ.

— Ничего особеннаго. Пріѣхалъ наркомъ. Ну, вы же знаете его: вѣчно чѣмъ-нибудь недоволенъ. Между прочимъ, онъ безъ скрежетанія зубовъ не можетъ говорить о планѣ нашей послѣдней операціи. Что вы на это скажете?

Комиссаръ уставился сверлящимъ взглядомъ въ командарма, но ничего не могъ прочесть на его спокойномъ, застывшемъ лицѣ.

— Все зависитъ отъ взгляда.

Нѣсколько секундъ длилось молчаніе, тягостное для обоихъ. Глаза Гройса потухли и безпокойно бѣгали по сторонамъ. На лбу налились синія жилки; стоило большаго напряженія, чтобы удержать ходящія, непослушныя челюсти. Нервнымъ движеніемъ вынулъ портсигаръ, но долго не могъ открыть его. Сунулъ опять въ карманъ.

«Что онъ такъ волнуется...» — подумалъ командармъ. — Товарищъ командармъ, вы прочли бѣлогвардейскую газету?

— Да.

— Такъ давайте ее мнѣ, я не успѣлъ всю пробѣжать. Командармъ прошелъ въ сосѣднее купѣ-спальню и принесъ номеръ газеты. Гройсъ взялъ и, ни слова не говоря, вышелъ.

Въ салонѣ стало какъ будто легче дышать. Ѣсть больше не хотѣлось. Командармъ допилъ начатый стаканъ содовой воды. «Фу, какой вкусъ отвратительный... Или это только кажется?» Всталъ, подошелъ къ картѣ. Сталъ присматриваться, но глаза точно застилало туманомъ. «Что это?» Словно расплавленный металлъ потекъ вдругъ по всѣмъ внутренностямъ. Обжегъ лютой болью. Горло сжалось. Ноги подкашивались. Командармъ сдѣлалъ шагъ и упалъ на полъ. Ноги и руки стали подергиваться судорогой. Къ горлу подступилъ клубокъ, жегъ, душилъ и извергался на лицо, на рубаху, на полъ зловонной жижицей.

Онъ хотѣлъ крикнуть и не могъ. Сквозь стиснутые зубы вырывались хриплые стоны и замирали тутъ же въ четырехъ стѣнахъ салона. Извиваясь тяжелымъ тѣломъ, скользя руками по мокрому, загаженному полу, онъ поползъ къ дверямъ. Изъ запекшихся губъ вновь вылетѣлъ стонъ. Должно быть, услышали... Быстрые шаги... Дежурный пробовалъ открыть дверь, но она не поддавалась, придавленная тѣломъ командарма... Нажалъ плечомъ, толкнулъ сильнѣе. Еще и еще. Просунулся наконецъ въ образовавшуюся щель. Съ большимъ трудомъ подтащилъ тяжелое тѣло къ дивану и взвалилъ на него. Бросился изъ вагона за помощью и у самыхъ ступенекъ столкнулся съ Гройсомъ...

— Товарищъ комиссаръ, несчастье!.. — Онъ сталъ быстро и сбивчиво разсказывать...

— Вы говорите судорога и блѣваетъ? Такъ это же ясно — молневая холера. Бѣгите сейчасъ же персонально за докторомъ...

Повысилъ голосъ:

— И скорѣе! Вы мнѣ отвѣтите, если будетъ поздно. Комиссаръ самъ только что отправилъ штабного врача вмѣстѣ съ квартирьерами на новую стоянку штарма... Войдя въ вагонъ, Гройсъ заперъ дверь на ключъ. Прошелъ въ салонъ. На диванѣ метался и глухо стоналъ командармъ. Гройсъ почувствовалъ, какъ по лбу у него ходятъ мурашки, сердце стучитъ быстро и неровно, и внутрь его заползаетъ острая жуть... «Пустяки, что за буржуазная сентиментальность!»

Командармъ открылъ глаза, полныя ужаса и ненависти. Прерывающимся голосомъ, сквозь хрипъ и спазмы, сказалъ:

— Га-ди-на... Ты... твое... дѣло...

— Что значитъ мое, когда это дѣло революціоннаго правосудія. Но не въ этомъ дѣло. Мнѣ нужно, чтобы вы сознались въ вашей измѣнѣ. Слышите? Все равно вѣдь конецъ...

— Га-ди-на... У-ми-ра-ю... Ес-ли... со-вѣсти... свя-щенни-ка... пос-лѣд-нее...

У Гройса мелькнула мысль: «Попу сознается...»

 

+ + +

Робко вошелъ сельскій священникъ, прижимая къ груди дароносицу, словно защищая святыню отъ кощунства. Поклонился человѣку, стоявшему у окна... На душѣ было тревожно: «Не для надругательства ли позвали?» Но нѣтъ. Взглянулъ на диванъ: кончается жизнь. Это онъ могъ опредѣлить безошибочно: сколькихъ пришлось проводить на своемъ вѣку въ горнія селенія!.. Развернулъ свертокъ съ крестомъ и епитрахилью, зажегъ восковой огарокъ. Сталъ, было, приготовлять Святыя Дары, но показалось, что поздно уже. Подошелъ къ дивану и началъ читать отходную:

— ...Благословенъ Богъ нашъ... Пріидите, поклонимся... Каплямъ подобно дождевымъ, злiи и малiи днiе мои... исчезаютъ уже, Владычицѣ, спаси мя... Въ часъ сей ужасный предстани ми помощницѣ непоборимая... Извести Твою милость чистая, и бѣсовскія избави руки: яко же бо пси мнози обступиша мя... Помилуй мя, Боже, помилуй мя...

Командармъ лежалъ покойнѣе. Тѣло уже нѣмѣло, только изрѣдка поводила его легкая судорога, и мучительная икота подымала толчками грудь. Попытался поднять руку для крестнаго знаменья и не смогъ Съ закрытыми глазами тихо, но внятно повторилъ за священникомъ:

— По-ми-луй мя Бо-же...

Священникъ повернулся къ человѣку, стоявшему у окна:

— Еще въ сознаніи... Попрошу васъ выйти, исповѣдаю болящаго...

Гройсъ со скрещенными на груди руками смотрѣлъ на обрядъ. Губы его презрительно кривились.

— Я-то не выйду. А ты много разговариваешь, попъ. Кончай скорѣе свой балаганъ!

Командармъ пошевелился, открылъ глаза. Хотѣлъ повернуться къ Гройсу, но тѣло не послушалось. Закрылъ глаза и сквозь стиснутые зубы проговорилъ:

— Гади... Пусть... пусть... скорѣе...

Священникъ въ смущеніи подошелъ ближе и наклонился надъ умирающимъ.

— Грѣшенъ ... противъ Бога... и... и... людей... Каюсь... во всемъ... Но... но... въ одномъ... не грѣшенъ... Имъ служилъ... только для... вреда... Во всемъ... съ  перваго... дня... всегда... какъ могъ...

Гройсъ, съ искаженнымъ лицомъ, наклонился къ изголовью рядомъ со священникомъ и ловилъ, напрягая слухъ, невнятныя слова.

— Зла... не помню... никому... но имъ... за Россію... имъ не могу... ни... ни... когда...

Голосъ перешелъ въ хрипъ. Голова свалилась на край дивана...

Священникъ дрожалъ всѣмъ тѣломъ; крупныя капли пота стекали съ его лба; трясущимися руками поправилъ голову умиравшаго и покрылъ епитрахилью; побѣлѣвшими губами шепталъ:

— Господь и Богъ нашъ Іисусъ Христосъ, благодатью и щедротами своего человѣколюбія, да проститъ ти, чадо, вся согрѣшенія твоя...

Рѣзкимъ голосомъ Гройсъ прервалъ его:

— Довольно! А, попъ стервячiй... Тутъ измѣна совѣтскому правительству. Слышишь? А ты дурацкимъ своимъ богомъ покрываешь?!

Священникъ вздрогнулъ. Возмутилась душа отъ страшной хулы. Страхъ оставилъ его. И, выпрямившись во весь ростъ, съ глазами сверкающими, устремленными ввысь, голосомъ громкимъ и властнымъ докончилъ слова разрѣшенія:

— ...И азъ недостойный іерей, властью Его, мнѣ данной, прощаю и разрѣшаю тя отъ всѣхъ грѣховъ твоихъ, во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь».

 

+ + +

 

Наутро хоронили командарма N-ой красной арміи, умершаго отъ молніеносной холеры. Гробъ весь былъ украшенъ красными флагами, снятыми съ бронепоѣзда «Левъ Троцкiй». Шелъ опять дождь, и штабной конвой, провожавшій прахъ на сельское кладбищѣ, тонулъ въ грязи и скверно ругался. У могилы нѣсколькими словами помянулъ заслуги покойнаго передъ рабоче-крестьянской властью начснабъ Гулый. Комиссаръ былъ занятъ и на похоронахъ не присутствовалъ...

Три нестройныхъ залпа конвоя завершили печальную церемонію.

Той же ночью въ мокрой балкѣ, за кладбищемъ, чинами Особаго Отдѣла было зарыто изуродованное тѣло мѣстнаго священника. Должно быть, торопились — зарыли неглубоко и еще... заживо. Сельскій пастухъ, забредшій на другой день въ балку, къ ужасу своему увидѣлъ надъ свежѣвскопанной землей человѣческую руку — посинѣвшую и будто грозящую кому-то.

(изъ сборника разсказовъ «Офицеры»)

 

 

Первый «защитникъ Отечества» и основатель Красной (нынѣ «Россійская») арміи Левъ (Лейба) Бронштейнъ-Троцкiй